Синий олень. Трилогия
Шрифт:
– Что за ерунду ты городишь, Васек, представляешь, сколько возни будет со всем этим? Придумай что-нибудь попроще.
– Попроще не получится – если заметать следы, то труп должен исчезнуть полностью и навсегда, иначе на наш след обязательно выйдут. Мне этого не нужно, тогда делай все сам.
– Ладно, – Коля с досадой пожал плечами, – но на комбинате бытовое напряжение, двести двадцать вольт, это я только для фенов трансформатор на триста восемьдесят перемотал.
– Сгодится, у меня на входе повышающий трансформатор,
– А общая мощность какая?
– Пять киловатт. У вас в комплексе сеть наверняка
– Ну, хорошо, а как мы довезем тело до комплекса? Вдруг на мосту милиционер остановит, когда будем Дон переезжать? Вдруг они захотят проверить машину, что тогда?
Вася усмехнулся и пожал плечами.
– Если все твои «вдруг», то тогда будет плохо, тем более, что у меня нет прав. Но, думаю, не остановит – на моем драндулете сбоку написано «МЯСОКОМБИНАТ», а к мясу сейчас все относятся трепетно. Ну, так что – решаешься?
– Леший с тобой, Васька, делай, как знаешь.
Глава восемнадцатая
В течение полугода Жене Муромцеву постоянно мерещилось подозрение в устремленных на него взглядах окружающих, а в самых невинных их фразах чудился скрытый намек. Ему хотелось немедленно все бросить и бежать подальше – туда, где его никто не отыщет и не предъявит обвинения. Поначалу им владело одно лишь желание – дотянуть до лета. В августе Маша пригласила их с Эрнестом к себе в Майами, и Женя сразу же начал оформлять визу – уехав в Штаты, он попробует остаться там навсегда. Сначала сестра немного поможет, потом, конечно, придется устроиться куда-нибудь на работу. Все равно куда – разносчиком товаров, официантом в кафе, курьером. Однако со временем, когда воспоминание о совершенном преступлении ушло в тайники памяти, и страх начал отступать, перспектива стать курьером или официантом в американском кафе уже не представлялась Жене столь привлекательной – нет, уезжать следует, лишь имея деньги и определенный статус в обществе.
Он мыслил трезво: денег, лежавших на его счету в швейцарском банке, было пока недостаточно для комфортной жизни в тех же Штатах или, скажем, во Франции. Воду «Алидэ» теперь покупали не только европейские, но американские и азиатские фирмы, доход Жени был намного выше, чем в первые годы работы, но слишком много, с его точки зрения, приходилось платить совхозному кооперативу, а Аслан Гаджиев на уступки не шел. С досады Женя однажды даже предложил Самсонову насильственно ввезти в совхоз дешевую рабочую силу.
«Там осталось от силы пятнадцать семей, дома пустуют – ввезем туда своих рабочих, что Гаджиев сможет сделать? Совхоз почти отрезан от мира, им давным-давно никто не интересуется».
Босс это предложение отверг с ходу.
«Не будем портить отношения с Гаджиевым и привлекать к себе внимание».
Женя попробовал его убедить:
«Они совершенно обнаглели, шеф, с какой стати мы должны им столько платить? Сколько заплатим, столько заплатим – можно подумать, у них есть выбор, и кто-то другой кроме нас будет покупать их воду!».
«Не будем мелочиться, Женя, – благодушно возразил Самсонов, и глаза его лучились веселой усмешкой, – ты, как историк, должен знать, что жадность сгубила многих великих деятелей, не станем им уподобляться. В конце концов, люди Гаджиева имеют лишь мизерную часть того, что получаем за воду мы».
Это «мы» чуть не заставило Женю вспылить – если уж на то пошло, то ему самому доставались крохи оттого, что бизнес с водой приносил Самсонову. Однако он промолчал, вовремя вспомнив любимую поговорку отца: «Спорить с начальством – все равно, что плевать против ветра».
Бесило его еще и то, что жители совхоза требовали оплачивать их труд на одну четверть в рублях, на три четверти в долларах. Самсонов и на это согласился. Но зачем, скажите, нужны доллары жителям оторванного от всего мира плато – задницу, извините, подтирать? Вначале Женя даже предложил за небольшой процент открыть им счета в зарубежном банке, однако сельчане приняли это с угрюмым недоверием. Получая деньги, они тщательно пересчитывали их, а потом несли на хранение Рустэму Гаджиеву. Тот запирал всю эту «зеленую» массу в огромный несгораемый сейф, где она и лежала мертвым грузом.
В конце концов, Женя решил плюнуть и заняться своими делами, которых у него было предостаточно – нужно было подумать о своем будущем статусе за кордоном, а для этого перед отъездом из Союза следовало получить степень кандидата наук. На Западе не смотрят, кандидатскую ты защитил диссертацию или докторскую – получил ученую степень, и сразу тебя величают доктором, а к приставке D-r (доктор) относятся там с большим почтением. «Доктор Муромцев» звучит гораздо эффектней, чем просто «мистер Муромцев». Ученая степень придаст весу в обществе, а помимо этого позволит преподавать в каком-нибудь захудалом университете или колледже – если не удастся подготовить себе солидную материальную базу.
К лету даже Петр Эрнестович, знавший, что такое аспирантский труд, с тревогой поглядывал на осунувшееся лицо сына – позабыв о сне и отдыхе, Женя проводил дни и ночи за письменным столом или в библиотеке. К началу мая была написана последняя глава, но она не понравилась его научному руководителю – пришлось половину переделывать и переписывать. Марат Васильевич явно искал, к чему бы придраться, и не настроен был в ближайшее время допускать его к защите – по его мнению, аспирант Муромцев в течение двух с половиной лет уделял научной работе меньше времени, чем следовало бы. Не выдержав, Женя попросил отца:
– Папа, ты не мог бы поговорить с Дорониным? Иначе он меня никогда не выпустит на защиту.
Петр Эрнестович нахмурился.
– О чем мне с ним говорить? Я далек от истории и философии, о качестве твоей работы судить не могу.
– Причем здесь качество моей работы? Здесь личная неприязнь, ты что, не понимаешь?
– Не знаю, я много раз беседовал с Маратом Васильевичем и не заметил в его отношении к тебе никакой предвзятости.