Синий перевал
Шрифт:
— Ну, жди машину, а я спать. — Брат опять зевнул. — Хороню, если минут двести храпануть удастся, а то и раньше на службу вызовут.
— Что, много дел?
— Святая простота! Будто для тебя войны нет. Достается. Шутка ли — каждые девять из десяти предприятий эвакуированы. На колесах! А армия требует самолетов. Вот и крутись!
— Девять из десяти? — поразился Купревич. — Так как же там, на фронте?
— А так… — Брат горько усмехнулся и как был — в сапогах и гимнастерке — завалился на диван. — Ждут новой техники. Заводы же того… Тук-тук-тук. Нынче здесь, завтра там.
— Как же это мы так, Коля?
— Вот так. Фашист нас не спрашивал. Да что с тобой говорить. Провинция… Погоди, денька три в столице поживешь — перестанешь изумляться. — И повернулся спиной.
Купревичу стало жаль похудевшего, измочаленного заботами брата. Николай работал в наркомате авиационной промышленности, и ему в самом деле доставалось — только что вернулся из командировки и с минуты на минуту ждал направления в новую. Уснул он почти тотчас, продолжая чему-то горько улыбаться во сне, будто не грохотали взрывы и не ревели моторами истребители-перехватчики в черном небе над притаившимся в снежной темноте огромным городом.
Купревичу же это было вновь. Он уехал, когда Москва еще не знала воздушных тревог. Потому сейчас, когда брат уснул, ему сделалось немного не по себе. Он погасил свет и, отогнув штору, выглянул в окно.
Пусто, мертво. Мутно сереет грязный мартовский снег. А в черной высоте пляшут над крышами безглазых домов оранжевые зарницы взрывов.
Купревич аккуратно задернул штору, включил свет и устроился поближе к телефону. Он не знал, когда придет за ним машина, не знал и другого — куда его повезут. Вообще не знал ничего.
А совсем недавно все было ясно и просто. Был Юрий Купревич — старший научный сотрудник института химии Академии наук СССР, была своя тема, свой шеф, своя лаборатория, была семья, жена Лена… Потом началась война, и его направили на химические предприятия Востока — помогал внедрять новые технологические схемы, разработанные институтом. И пошло: мотался с завода на завод, организовывал связи, помогал, покрикивал, хвалил и жаловался… Сам всевышний не поймет, кем является сейчас кандидат химических наук Купревич — не то научный работник, не то толкач, не то инспектор.
Пока крутился волчком в этой затянувшейся командировке, немцы успели оккупировать добрую половину европейской части страны, брат Николай получить ранение и вернуться на работу в наркомат. А Лена стала военврачом, и Купревич застал дома лишь пачку ее писем, присланных оттуда, с войны, где давно полагалось быть ему, а не ей.
Вспомнив о письмах жены, Купревич улыбнулся. Стало веселее — Ленка жива, здорова, Москва живет и борется…
Только вот одно не ясно. Зачем его вызвали? Институт химии давно эвакуирован, Академия тоже. Пришла телеграмма от профессора Дубровина, потом вторая — от директора института. Приказано прибыть в Москву. Пожалуйста. Прибыл. С великой радостью. А что дальше?
Дубровина Купревич отлично знает, учился у него. Профессор руководил его работой над диссертацией. Теперь у него новая должность — член научно-технического Совета по разработке химических проблем оборонного значения. Есть такой при Государственном Комитете Обороны. Не шутка. И вот этому занятому важнейшими делами человеку зачем-то вдруг понадобился затерявшийся в тылу Купревич. Зачем?
По телефону Дубровин ничего объяснять не стал. «Ждите. Придет машина. Привезет куда надо». Вот и все. Кратко и деловито. Совсем не похоже на прежнего приветливого чудака-профессора.
Купревичу надоело сидеть. Он встал, выключил свет и вновь отдернул штору. На окраинах города по-прежнему гулко гремели зенитки, по-прежнему в черном небе плясали огненные всполохи.
На мостовой перед домом появился темный силуэт воинского «виллиса».
— Нет и еще раз нет! — повторил Купревич. — И не уговаривайте, Всеволод Максимилианович. В конце концов я молод, и у меня есть идеалы. Мой важнейший долг… — Он замялся, поняв ненужную высокопарность своих фраз, но подходящие слова как-то не находились.
Дубровин сидел в кресле, уперев локти в стол, положив тяжелый рыхлый подбородок на сцепленные пальцы. Купревич возбужденно бегал по кабинету и по-мальчишески махал руками.
— Я не хуже других! Какой комплекс неполноценности вы во мне обнаружили?
Дубровин медленно поднялся с кресла. Вышел из-за стола, встал рядом с разгоряченным Купревичем. Тот перестал жестикулировать.
— Послушайте, Юрий Наумович, неужели из нас в самом деле могут получиться снайперы? — вдруг очень серьезно спросил профессор и сдвинул на лоб очки.
— Почему именно снайперы? — опешил Купревич и тоже машинально потрогал оправу массивных очков. — Можно…
— Кем? — Близорукие выцветшие глаза Дубровина продолжали оставаться серьезными, он заинтересованно ждал.
— Можно, можно…
— Сколько у вас? — профессор указал пухлым пальцем на очки.
— Левый минус ноль семь, правый — минус шесть…
— Н-да-с, батенька. Даже у меня лучше. Вот вам и комплекс неполноценности!
— Но я же молод!
— Голубчик, Юрий Наумович, для этой войны и я молод. Честное слово! — Профессор произнес это серьезно и внушительно. Настолько внушительно, что Купревич разом забыл о своей досаде и еле сдержал улыбку. Из каждой морщины, из каждой складки крупного, обрюзглого лица Дубровина глядела старость.
— Ну как можно сравнивать, Всеволод Максимилианович…
Дубровин возвратил очки на переносицу. Взглянул на часы. Стал хмурым, строгим.
— Время. Дискуссии конец. Идемте.