Синий рыцарь
Шрифт:
– Вы действительно меня помните? – Конечно, я и раньше бывал на ее судебных сессиях в качестве свидетеля, но полагал, что для черных мантий все мы, синие мундиры, на одно лицо. – Не унижайте нас, судья Редфорд. Некоторые копы не лгут вовсе, другие, как вы говорили, лишь немного. Но только совсем немногие вроде меня сделали бы то, что сделал я.
– Почему?
– Потому что, ваша честь, мне не все равно, черт подери. Некоторые полицейские отбарабанивают свои девять часов и отправляются к своим семьям за двадцать миль от города. Больше их ничто не волнует, но есть полицейские вроде меня – у которых никого нет и которым никто не нужен. Я живу своим участком. И внутри меня есть что-то такое, что заставляет поступать вопреки здравому смыслу. Может, это всего лишь доказывает, что я тупее самого тупого идиота на моем участке.
– Вы
– Прежде я никогда так много не лгал, судья. Мне показалось, что я смогу выкрутиться и сейчас. Я просто никак не мог прочитать в регистрационной книге правильное имя. Если бы я прочитал его имя в книге, то никогда не смог бы вытащить эту историю с ордером и даже не стал бы пытаться это сделать. И тогда, вероятно, не сел бы в эту лужу. А не смог я увидеть этого имени и лишь предположил, что это должно быть имя Лэндри лишь по той причине, что мне пятьдесят лет и у меня близорукость, но я слишком упрям, чтобы носить очки, и прикидываюсь перед самим собой, что мне тридцать, и я еще способен выполнять работу для молодых, хотя мне для этого уже не хватает сил. Но я уже ухожу, судья. И если у меня и были какие сомнения, то теперь они развеялись. Завтра я работаю последний день. Рыцарь... Вчера кое-кто назвал меня Синим Рыцарем. Почему люди такое говорят? От таких слов начинаешь думать, что ты действительно какой-то особенный, и поэтому просто обязан побеждать в каждой новой схватке. Почемуменядолжно заботить, выйдет ли Лэндри на свободу? Мне-тодо этого какое дело? Почему человека называютрыцарем?
Тут она посмотрела на меня и отложила в сторону сигарету. Никогда за всю свою жизнь я никого не умолял и никогда не лизал ничьи ботинки. Я был рад тому, что она женщина, потому что унизиться перед женщиной все-таки не так скверно, как перед мужчиной. Желудок мой сейчас не просто пылал, а изводил меня приступами и спазмами боли, словно огромный кулак лупил меня изнутри. Я подумал, что через несколько минут просто согнусь пополам от боли.
– Офицер Морган, вы полностью согласны, не так ли, что мы можем прикрывать лавочку и ползти обратно к первобытному навозу, если представители закона, обязанные проводить его в жизнь, начнут действовать за его пределами? Вы понимаете, что тогда больше не будет цивилизации, разве не так? Вы наверняка понимаете и то, что я, как и многие другие судьи, в высшей степени озабочены огромным количеством преступников на улицах, от которых вы, полицейские, должны нас защищать? Не всегда вам это удается, и бывают случаи, когда и вас заковывают в наручники по решению суда, ставящего изначальную добропорядочность людей выше всяких логических предположений. Но разве вам не кажется, что есть судьи, и, да, даже адвокаты защиты, симпатизирующие вам? Неужели вы не видите, что из всех людей вы, полицейские, должны быть выше самих себя? Вы должны быть терпеливы, и – превыше всего – честны. Неужели вы не видите, что если вы выйдете за рамки закона, какими бы абсурдными они ни казались, то мы все обречены? Понимаете вы все это?
– Да. Да, я все это знаю, но этого не знает старый Мозговитый Читала. И если бы мне пришлось назвать его как своего осведомителя, он заработал бы клеймо предателя, и кто-нибудь мог с ним расправиться... – Тут мой голос дрогнул, и из-за слез я почти не видел ее, потому что все кончилось, и я знал, что меня выведут из этой комнаты и отвезут в тюрьму. – Когда ходишь один на своем участке, ваша честь, и каждый знает, что ты Человек... Когда на тебя так смотрят... и что чувствуешь, когда тебе говорят: «Ты наш защитник, Бампер. Ты здесь главный начальник. Ты Рыцарь, Синий Рыцарь...» – И больше в тот день я не смог и не сказал ничего этой женщине.
Тишина зазвенела в моих ушах, и, наконец, она произнесла:
– Офицер Морган, я буду просить, чтобы исполняющий обязанности общественного защитника ничего не сообщал в своем отчете о ваших фальсифицированных показаниях. Я собираюсь также попросить общественного защитника, бейлифа, судебного репортера и секретаря суда не распространяться о том, что сегодня произошло. А теперь я хочу, чтобы вы ушли и у меня была возможность поразмышлять, правильно ли я поступила. Мы никогда этого
Я не поверил своим ушам. Долгую секунду я просидел в оцепенении, потом встал, вытер глаза и направился к двери, даже не поблагодарив ее, потом обернулся, но она сидя отвернулась и снова смотрела на книжные полки. Когда я проходил через зал суда, общественный защитник и окружной прокурор негромко разговаривали и оба взглянули на меня. Я ощущал на себе их взгляды, но направился прямо к двери, держась за живот и ожидая, когда утихнут приступы боли и я смогу поразмыслить.
Я вышел в холл и краем сознания припомнил, что вещественные доказательства – пистолет и наркотик – так и остались в зале суда, но тут же решил: черт с ними, мне нужно поскорее забраться в машину и поехать, чтобы ветер охладил мое лицо и не дал давящей на череп изнутри крови оторвать его верхушку.
Я направился прямиком к задней стороне Елисейского парка, вылез из машины, набил карман таблетками от повышенной кислотности, и начал взбираться на холм позади резервуара. Я ощущал запах эвкалиптов, сухая земля осыпалась под ногами. Холм оказался круче, чем я представлял, и, добравшись через несколько минут до вершины, я довольно сильно вспотел. Тут я заметил двоих любопытствующих, которые всегда крутятся на этом месте, у одного даже был бинокль, чтобы лучше видеть. Они наблюдали за дорогой внизу, где в любое время дня и ночи парочки сидят в машинах под деревьями и занимаются любовью.
– Выматывайтесь из моего парка, мешки с блевотиной, – закричал я, они обернулись и увидели меня на вершине холма над собой. Оба они были мужчины средних лет, на одном – с бледной кожей цвета рыбьего брюха – были оранжевые брюки в клеточку и желтая водолазка, перед глазами он держал бинокль. Он уронил бинокль и сиганул вниз через кусты. Второй напустил на себя возмущенный вид и зашагал прочь на негнущихся ногах, словно самодовольный маленький терьер, но едва я, ругаясь на ходу, сделал пару шагов в его сторону, тоже побежал. Я подобрал бинокль и швырнул его вдогонку, но промахнулся, и бинокль отскочил от дерева и упал в кусты. Затем взобрался на самую верхушку холма, и хотя смог сегодня был довольно густой, вид сверху оказался весьма неплохой. К тому времени, когда я растянулся на траве, сняв пояс и фуражку, приступы в желудке почти прекратились. Я почти мгновенно уснул и проспал час на прохладной траве.
13
Когда я проснулся, мир был отвратителен на вкус, и я сунул в рот пару противокислотных таблеток, лишь бы перебить вкус и освежить рот. Я полежал немного на спине, наблюдая, как носится по ветке сойка.
– Не ты ли мне нагадила в рот? – спросил я ее и постарался припомнить, что же мне такое снилось, что проснулся я весь в поту, хотя в тени было довольно прохладно. Дул легкий ветерок, и я с наслаждением ощущал его свежесть. Был уже пятый час, и мне ненавистной показалась мысль, что надо подняться. Я сел, заправил рубашку, нацепил пояс и с трудом зачесал назад волосы, такие они оказались разлохмаченные и спутанные. Как я буду счастлив, подумал я, когда все закончится и мне не придется заниматься этой суетней. Можно просто свихнуться, когда даже собственные волосы тебе не подчиняются. Когда ты не в состоянии контролировать ничто, даже свои проклятые волосы. Может, мне тоже стоит начать пользоваться лаком для волос, подумал я, как это делают наши молоденькие полицейские. Пока у меня еще есть волосы, не сделать ли и мне пятнадцатидолларовую прическу и просто разъезжать весь день в патрульной машине, подправляя лаком прическу, а не гоняться за всякими подонками и не арестовывать их. Тогда я легко избавлюсь от всяких неприятностей, тогда судья не сможет засадить меня в тюрьму за лжесвидетельство, не сможет меня опозорить и разрушить все, что я сделал за двадцать лет, все, что обо мне думают люди. Люди с моего участка.
Слава богу, еще один день – и всему конец, подумал я и едва не споткнулся, спускаясь вниз по склону к машине, потому что еще не проснулся окончательно.
– Один-икс-эл-45, один-икс-эл-45, ответьте, – раздался голос оператора связи, едва я включил мотор. Говорила она весьма возбужденно, и я предположил, что она уже отчаялась со мной связаться. Наверное, какой-то крупный кризис вроде украденного велосипеда, подумал я.
– Один-икс-эл-45, прием, – произнес я с отвращением в микрофон.