Синьор Формика
Шрифт:
Затем один из них застонал:
— Не узнаешь меня, Сплендиано, не узнаешь? Я Кордье, французский художник, погребенный на прошлой неделе. Это ты отправил меня в землю своим снадобьем!
Ему вторил другой:
— Не узнаешь меня, Сплендиано? Я Кюфнер, немецкий художник, отравленный твоими дьявольскими отварами!
Послышался третий голос:
— Не узнаешь меня, Сплендиано? Я фламандец Лире. Меня ты убил пилюлями, а брата моего обманул, завладев моими картинами.
К ним присоединился четвертый:
— Не узнаешь меня, Сплендиано? Я Гиджи, неаполитанский художник, умерщвленный твоими порошками!
И наконец все четверо завопили хором:
— Горе, горе, горе тебе, Сплендиано Аккорамбони, чертов Пирамидальный Доктор! Спускайся к нам, спускайся к нам под землю! Прочь
С этими словами они набросились на несчастного доктора, подхватили его и мгновенно, словно ураган, умчались с ним прочь.
Как ни велик был ужас, объявший синьора Паскуале, он проявил удивительное самообладание, увидев, что нападению подвергся только его друг Аккорамбони. Питикиначчо сунул голову вместе с растущей на ней цветочной клумбой под плащ синьора Капуцци и так уцепился за его шею, что оторвать его не было никаких сил.
— Успокойся, приди в себя, — сказал Марианне синьор Капуцци, когда исчез след и привидений, и Пирамидального Доктора, — успокойся, иди ко мне, мой милый, мой сладенький голубочек! Достопочтенный друг мой Сплендиано сгинул. Да поможет ему святой Бернар Клервосский [42] , который сам был искусным врачевателем и многим облегчил путь к вечному блаженству. Да поможет он моему другу, если ему свернут шею злопамятные художники за то, что он так быстро доставил их к пирамиде! А кто же теперь будет исполнять басовые партии в моих канцонах?! А этот поганец Питикиначчо так сжимает мне шею, что я — если присовокупить к этому испуг, причиненный мне похищением Сплендиано, — верно, целых полтора месяца не смогу пропеть ни одной ноты! Но ты не бойся, моя Марианна, радость моя и надежда! Все пройдет!
42
Бернар Клервосский (1090–1153) — французский теолог-мистик, основатель ордена тамплиеров (храмовников), вдохновитель второго крестового похода.
Марианна уверяла, что она уже оправилась от испуга, и только просила позволить ей идти одной, без помощи, чтобы Капуцци мог отделаться от докучливого баловня. Синьор Паскуале, однако, еще крепче взял девушку под руку, заявив, что при таком зловещем мраке ни за что на свете не отпустит ее от себя ни на шаг.
И вот в тот самый миг, когда синьор Паскуале в весьма благодушном настроении собрался продолжать путь, прямо перед ним, как из-под земли, выросли четыре страхолюдные фигуры с дьявольским обличьем, в блестящих, отливающих красным цветом коротких плащах, воззрились на него сверкающими глазами, засвистели и закричали отвратительнейшим образом:
— У-у-у! Паскуале Капуцци, дурак набитый! Старый влюбленный черт! Мы твои товарищи, мы бесы любострастия, мы пришли утащить тебя в ад, в кромешный ад, тебя и твоего приспешника Питикиначчо!
Изрыгая проклятия, черти напали на старика. Вместе с Питикиначчо Капуцци рухнул наземь, и оба подняли жалобный, надрывный, душераздирающий крик, на какой, верно, способно лишь целое стадо выпоротых ослов.
Марианна с силой вырвалась из рук старика и отскочила в сторону. Тогда один из чертей нежно обнял ее и сказал удивительно ласковым тоном:
— Марианна! Моя Марианна! Наконец-то все получилось! Друзья мои унесут отсюда старика, а мы найдем надежное убежище.
— О, мой Антонио! — пролепетала Марианна в ответ.
Но вдруг все кругом озарилось светом от факельных огней, и Антонио почувствовал между лопаток боль от укола. Он обернулся, с быстротой молнии вытащил из ножен шпагу и атаковал негодяя, собиравшегося со стилетом в руке повторить предательский удар. Он видел, как оборонялись трое его друзей от превосходящих сил полицейских. Ему удалось отогнать того, кто первым напал на него, и присоединиться к друзьям. Но как ни велика была их храбрость, силы были неравны, и полицейские бесспорно победили бы, если бы к молодым людям не прорвались внезапно с боевым кличем двое мужчин, один из которых мгновенно сразил полицейского, теснившего Антонио.
За несколько минут исход сражения решился не в пользу полицейских. Те
Сальватор Роза (не кто иной, как именно он, был тот человек, что поспешил на помощь к Антонио и сразил его противника), недолго думая, решил вместе с Антонио и молодыми художниками, натянувшими на лица бесовские маски, догнать полицейских.
Мариа Альи, подоспевший сюда вместе с Сальватором и, несмотря на свои годы, потрепавший как следует противника, высказал в отличие от сотоварищей опасение, что городская стража у Порта дель Пополо уже извещена о происшествии и без сомнения их арестуют. Поэтому все они отправились к Никколо Муссо, радушно встретившему их в своем маленьком тесном жилище неподалеку от театра. Художники сбросили устрашающие маски и плащи, смазанные фосфором, и Антонио — кроме ранки между лопаток никаких повреждений у него не оказалось, — вернувшись на время к профессии лекаря, сделал перевязку пострадавшим: Сальватору, Альи и юношам, но при этом не было обнаружено ничего, что представляло бы серьезную опасность.
План Сальватора и Антонио, как ни смело и даже дерзко он был составлен, оказался бы выполненным, если бы они не оставили без внимания некую личность, испортившую им все дело. Микеле, бывший наемный убийца и полицейский, живший в доме у Капуцци внизу и в какой-то степени исполнявший обязанности дворника, по желанию своего хозяина шел в театр за ним следом, хотя и на почтительном расстоянии, так как старик стыдился показываться в обществе оборванца и бездельника. Точно так же Микеле сопровождал старика и после спектакля. А когда появились привидения, Микеле, не боявшийся ни черта, ни дьявола, почуял неладное и не раздумывая помчался сквозь ночной мрак к Порта дель Пополо, поднял тревогу, скликал полицейских и явился с ними, о чем мы уже знаем, как раз в тот момент, когда черти напали на синьора Паскуале, вознамерившись похитить его, как похитили «покойники» Пирамидального Доктора.
В разгар жаркого боя один из молодых художников все же углядел, что некий субъект, подняв на руки лишившуюся сознания Марианну, умчался к городским воротам и что синьор Паскуале устремился за ним следом, да еще с такой невероятной быстротой, словно ноги его помолодели. При свете факела художник также увидел, что к одежде Капуцци прилепилось что-то блестящее, издававшее писк; это мог быть только Питикиначчо.
На следующее утро у пирамиды Цестия был обнаружен доктор Сплендиано: свернувшись калачиком, втиснувшись в свой огромный парик, он крепко спал, точно в теплом, уютном гнездышке. Когда его разбудили, он нес всякую околесицу и ни за что не хотел верить, что еще пребывает в этом мире и даже по-прежнему находится в Риме, а будучи наконец-то доставлен домой, без конца благодарил деву Марию и всех святых за свое спасение, вышвырнул за окошко все свои настойки, эссенции, мази, отвары и порошки, сжег рецепты и дал обет в дальнейшем пользовать больных лишь прикосновением и наложением рук, как некогда это с успехом совершал один знаменитый врач, он же святой, чье имя вылетело у меня из головы. Его пациенты, хотя и они тоже благополучно умирали, перед смертью видели разверзшиеся небеса и вообще все, что угодно было этому святому.
— Знали бы вы, — сказал на следующий день Сальватору Антонио, — знали бы вы, какая ярость сжигает меня, с тех пор как пролилась моя кровь! Смерть, смерть подлому Капуцци! Известно ли вам, Сальватор, на что я решился? Я силком проникну в дом старика, заколю его, если он будет сопротивляться, и уведу Марианну!
— Великолепная атака, — засмеялся Сальватор, — великолепная атака! А как задумана! Не сомневаюсь, что вы даже сумеете найти средство доставить Марианну на площадь Испании по воздуху, чтобы достигнуть этого убежища, прежде чем они успеют тебя схватить и повесить! Нет, дорогой Антонио, силком тут ничего не добьешься, и вы должны понять, что синьор Паскуале теперь сумеет предотвратить любое явное нападение. К тому же наш заговор вызвал большой шум, и люди животы надрывали от смеха, слушая рассказы о том, как лихо мы проучили Сплендиано и Капуцци, но как раз это прогнало нежную дрему от очей полиции, которая будет теперь, насколько ей позволят силенки, нас преследовать.