Синьор Формика
Шрифт:
Тут на сцену вышел доктор Грациано и спросил Паскуарелло, чем же он так огорчен.
— Да разве же доктор не знает, — ответил Паскуарелло, — что произошло в доме его господина, синьора Паскуале Капуцци ди Сенигаллия, не знает, что один отъявленный негодяй похитил красавицу Марианну, племянницу его хозяина?
— Ого, — пробормотал Капуцци, — вижу, синьор Формика, вы хотите загладить свою вину, хотите вымолить у меня прощение. Ну, поглядим, что дальше будет!
Доктор Грациано выразил свое сочувствие и сказал, что тот негодяй, видимо, действовал очень хитро и сумел обмануть Капуцци, уйдя от преследования.
— Э, нет, — возразил Паскуарелло, —
— Она снова у него? — закричал Капуцци вне себя от радости. — Снова у него, у доброго Капуцци? У него его голубка, его Марианна? Этого плута Антонио посадили? О, досточтимый Формика!
— Вы принимаете, — серьезным тоном сказал Кавальканти, — вы принимаете слишком живое участие в этом зрелище, синьор Паскуале! Дайте актерам говорить, не перебивайте их!
Синьор Паскуале, пристыженный, опустился в кресло, с которого он было привстал.
— А что было потом? — поинтересовался доктор Грациано.
— Свадьба, вот что было потом, — ответил Паскуарелло, — свадьба! Марианна раскаялась в совершенном, а синьор Паскуале получил желанное соизволение от святого отца и женился на племяннице!
— Да, да, — пробормотал Паскуале Капуцци, и глаза его заблестели от восторга, — да, мой любезнейший Формика, он женился на своей дорогой Марианне, счастливый Паскуале! Он ведь знал, что голубка всегда его любила, что только бес ее попутал.
— Итак, — сказал доктор Грациано, — все в порядке, и нет причин для огорчений!
Но тут Паскуарелло начал всхлипывать и рыдать еще горше, чем вначале, и под конец повалился без сил, словно сраженный ужасной болью.
Доктор Грациано забегал в панике, сожалея, что нет у него с собою флакончика с нюхательной солью, шарил по всем карманам, вытащил наконец жареный каштан и сунул его потерявшему сознание Паскуарелло под нос. Тот сразу же отчаянно зачихал, придя тем самым в себя, попросил извинения, сославшись на свои слабые нервы, и рассказал, что у Марианны после свадьбы с дядей не сходило с уст имя Антонио и что к старику она испытывает отвращение и презирает его. Паскуале же, ослепленный любовью и ревностью, не перестает мучить ее страшнейшим образом своим сумасбродством. И Паскуарелло привел множество безумных поступков старика, о которых в самом деле было известно всему Риму.
Синьор Капуцци ерзал в своем кресле, бормоча:
— Проклятый Формика, ты лжешь! Дьявол вселился в тебя!
Лишь Торричелли и Кавальканти, зорко следившим за состоянием старика, удалось предотвратить взрыв его гнева.
В заключение Паскуарелло сказал, что несчастная Марианна пала жертвой неутоленной любовной страсти, безмерного горя и бесконечных пыток, на которые ее обрек проклятый старикашка, и скончалась во цвете лет.
В эту минуту послышались щемящие звуки de profundis [49] , издаваемые глухими хриплыми голосами, и на сцене появились люди в черных до пят одеяниях, несущие открытый гроб. В нем можно было увидеть под белым саваном бездыханное тело красавицы Марианны. За ним ковылял охваченный глубочайшей печалью синьор Паскуале Капуцци. В полном отчаянии он бил себя в грудь, громко рыдал и причитал:
49
Из
— О, Марианна, Марианна!
Как только «нижний» Капуцци увидел бренные останки своей племянницы, он громко разрыдался, и тут послышались стенания и душераздирающие крики обоих Капуцци, того, что на сцене, и того, что в зале:
— О, Марианна! О, Марианна! О, я несчастный! Горе мне, горе!
Представьте себе открытый гроб с телом милого дитяти на руках у людей в мрачных одеяниях, их зловещее хриплое de profundis и тут же дурацкие личины Паскуарелло и доктора Грациано, выражающих горе с помощью комичной жестикуляции, и на фоне всего этого обоих Капуцци, кричащих и воющих от отчаяния! Надо признаться, что все, кто был свидетелем этого удивительнейшего зрелища и потешался над старым чудаком, испытывали, даже давясь от смеха, какое-то жуткое ощущение и чувствовали, как все тело пробирает дрожь.
Вдруг сверкнула молния, раздался удар грома, на сцене стало темно, и откуда-то из глубины вышел бледный призрак с явными чертами Пьетро, умершего в Сенигаллии отца Марианны, брата синьора Паскуале.
— Паскуале, гнусный нечестивец, — вещал призрак отвратительным глухим голосом, — где моя дочь, куда ты дел ее? Будь ты презрен, убийца моей дочери! Да воздастся тебе с лихвой в аду!
«Верхний» Капуцци рухнул, как от удара молнии, но и «нижний» тоже упал со стула без чувств. Кусты с шумом сомкнулись; исчезли и сцена, и Марианна, и Капуцци, и страшный призрак Пьетро. Обморок синьора Паскуале Капуцци был так глубок, что его лишь с большим трудом привели в чувство.
Очнувшись наконец, он издал глубокий вздох, протянул вперед обе руки, точно пытаясь отвести от себя охвативший его ужас, и глухо воскликнул:
— Отступись от меня, Пьетро! — Поток слез хлынул из его глаз. — Ах, Марианна! — причитал он, всхлипывая и рыдая. — Мое милое, дорогое дитя! Моя Марианна!
— Опомнитесь, — пробормотал Кавальканти, — опомнитесь, синьор Паскуале, это ведь только на сцене вы видели вашу племянницу мертвой. Она жива, она здесь. Пришла просить у вас прощения за опрометчивый шаг, на который ее толкнула любовь, но также и ваше неразумное поведение.
И вот из глубины зала выбежала Марианна, а за нею Антонио Скаччати, и оба они припали к ногам старика, которого тем временем усадили в мягкое кресло. Марианна, еще более обворожительная, чем раньше, целовала ему руки, орошая их горькими слезами, и молила его о прощении для себя и своего Антонио, соединенного с нею узами, освященными церковным благословением.
В лице бледного как смерть старика вдруг вспыхнуло пламя гнева, а в глазах блеснула ярость, и он воскликнул прерывающимся голосом:
— О, нечестивец! Ядовитый змей, которого я себе на гибель вскормил на своей груди!
Но тут Торричелли, степенный, полный достоинства старец, подошел к Капуцци и напомнил ему, что он ведь только что наглядно увидел беспощадную судьбу, неотвратимо ожидающую его, если он решится совершить бесчестное покушение на счастье и покой Марианны и Антонио. Яркими красками он обрисовал глупость, безумие влюбленных старцев, навлекающих на себя самое большое несчастье, какое только могут небеса принести человеку, ибо они уже не в состоянии рассчитывать на чью-либо любовь, но зато ненависть и презрение со всех сторон нацеливают на них смертоносные стрелы.