Синухе-египтянин
Шрифт:
– Я вовсе не имела в виду, что ты весь день бегал за женщинами – ты слишком переутомился вчера и в своем нынешнем виде, толстый и лысый, определенно был уже ни на что не способен! Я хотела сказать, что твоя возлюбленная разыскивала тебя здесь, и я направила ее в Дом Жизни.
Я вскочил на ноги с такой яростью, что опрокинул кресло, и выкрикнул:
– Что ты говоришь, безумная женщина?!
Мерит спокойно поправила волосы и ответила все с той же насмешливой улыбкой:
– Я говорю, что твоя возлюбленная явилась сюда за тобой в наряде невесты, с ног до головы увешанная сверкающими украшениями и раскрашенная, как обезьяна, причем запах от ее умащений был слышен аж на реке. Она велела передать тебе привет и записку – на случай, если не встретится с тобой. Поэтому говорю тебе: пусть она лучше не появляется здесь, это приличный дом, а она слишком похожа на содержательницу притона!
И Мерит вручила мне запечатанное послание, которое я вскрыл дрожащими руками. Когда же я прочитал его, кровь бросилась мне в голову, а сердце заколотилось в груди. Ибо вот что написала мне Мехунефер:
«Синухе, врачу, от возлюбленной сестры его сердца Мехунефер, Хранительницы игольницы в Золотом дворце царя, привет! Мой бычок и голубь, Синухе! Вот я проснулась утром одна на своем ложе с болью в голове и еще большей болью в сердце, ибо постель моя опустела, тебя не было со мной и только запах твоего масла сохранился в моих ладонях. Желала бы я обвиться тканью вкруг твоих чресл, стать маслом для твоих волос и вином для твоих уст, Синухе! Я велю нести себя из дома в дом, чтобы найти тебя, и никакие тяготы не кажутся мне чрезмерными ради этого, и я найду тебя, ибо по телу моему бегут мурашки при одной мысли о тебе и глаза твои – сладость очей моих. Пусть твоя застенчивость – ведь ты стыдлив, как я знаю! – не помешает тебе поспешить ко мне, ибо всем в Золотом дворце уже известна моя тайна и слуги будут смотреть сквозь пальцы на твой приезд. Поспеши же ко мне, как только получишь это послание, на быстрых крыльях, о возлюбленный мой, ибо сердце мое истомилось по тебе. Если же ты не прилетишь, то я примчусь к тебе сама быстрее птицы. Этим приветствует тебя возлюбленная сестра твоего сердца Мехунефер».
Я перечитал эти ужасные горячечные бредни несколько раз, боясь поднять глаза на Мерит. Наконец она сама вырвала письмо из моих рук, переломила палочку, на которой оно было навернуто, разорвала папирус и бросила клочки к моим ногам со словами:
– Я бы еще могла понять тебя, Синухе, если бы она была молода и красива, но ведь она вся в морщинах и сущая образина, хоть и малюет свое лицо, не жалея краски. Не понимаю, о чем ты думаешь! Или роскошь Золотого дворца совсем ослепила тебя и ты потерял зрение? Ты делаешь себя посмешищем в Фивах, а меня ставишь в дурацкое положение!
Я вцепился в свои одежды и, царапая ногтями грудь, вскричал:
– Мерит, я совершил страшную глупость, но у моего поступка были причины и я никак не мог подумать, что меня ждет такое ужасное возмездие! О Мерит, пошли скорее за моими гребцами, собери их, ибо мне необходимо бежать! Иначе эта жуткая старуха явится и силой уложит меня в свою постель, ведь я бессилен перед ней! Она пишет, что примчится ко мне быстрее птицы, и я ей верю!
Мерит, видя мой панический страх, наконец, кажется, поняла, что между мной и Мехунефер ничего не было, и начала смеяться. Она смеялась от всего сердца, постанывая и сотрясаясь от смеха всем своим красивым телом, а потом еще не твердым голосом проговорила:
– Это научит тебя быть осторожным с женщинами, Синухе, по крайней мере, я на это надеюсь. Мы, женщины, хрупкие сосуды, а уж я знаю, как ты, мой дорогой, умеешь очаровывать!
Ее насмешки надо мной были безжалостны. С напускным смирением она проговорила:
– Не сомневаюсь, что тебе куда приятнее возлежать с такой прекрасной дамой, чем со мной, – во всяком случае, в ее распоряжении было дважды по стольку лет, сколько было у меня, чтобы совершенствоваться в искусстве любви. Так что мне не след соперничать с нею, что ради нее ты меня, конечно, бросишь!
Расстройство мое было столь велико, что я повел Мерит к себе, в бывший дом плавильщика меди, и рассказал ей все. Я говорил, а Мерит молча слушала и больше не смеялась. Она смотрела мимо меня, и ее взгляд становился все темнее и печальнее, пока наконец она не положила руку мне на плечо и не сказала:
– Теперь мне многое понятно, Синухе, и то, чего раньше я не понимала в тебе, и твое одиночество, глухо воззвавшее ко мне, когда я впервые увидела тебя, и моя слабость, когда ты взглянул на меня. У меня тоже есть тайна, и эти дни я несколько раз порывалась поведать ее тебе, но теперь я благодарю богов, что не сделала этого – тайны тяжелят сердце, они опасны, так что лучше держать их при себе и не поверять другому. Но я рада, что ты рассказал мне все. И ты прав – лучше не надрывать свое сердце мыслями о том, чего, возможно, никогда не было, но постараться забыть все это как сон – вот так и я это забуду.
Однако мне было любопытно узнать ее секрет, и я стал выспрашивать о нем, но Мерит не захотела говорить, только поцеловала меня в щеку, обняла за шею и немного всплакнула. Потом она сказала:
– Если ты останешься в Фивах, у тебя не будет покоя: эта Мехунефер будет преследовать тебя своей страстью, пока жизнь не станет для тебя невыносима, – я видела таких женщин и знаю, как ужасны они могут быть. Ты тоже виноват: зачем ты так искусно заставил ее поверить всем этим бредням! Но теперь тебе лучше вернуться в Ахетатон, благо ты уже вскрыл достаточное количество черепов и у тебя нет необходимости задерживаться здесь более. Однако перед отъездом ты должен написать ей и убедить оставить тебя в покое, иначе она последует за тобой и разобьет с тобой кувшин – ведь ты бессилен перед ней! Я тебе такой участи не желаю.
Совет ее был хорош, и я велел Мути собрать мои вещи, завернуть их в ковры и послать рабов за гребцами, обосновавшимися в пивных и увеселительных заведениях близ гавани. Сам я тем временем сел писать письмо, но поскольку мне не хотелось обижать Мехунефер, то сделал я это самым учтивым образом и написал так:
«Царский врач Синухе приветствует Мехунефер, Хранительницу игольницы в Золотом дворце Фив. Мой друг, раскаяние мое велико, поскольку моя несдержанность ввергла тебя в заблуждение относительно намерений моего сердца. Я не могу более видеться с тобой, ибо наша встреча может стать для меня искушением, в то время как сердце мое уже связано другими узами. Вот почему я удаляюсь и более не увижусь с тобой. Хочу надеяться, что ты будешь вспоминать обо мне как о друге, и посылаю тебе вместе с этим письмом кувшин с напитком, именуемым "крокодилий хвост", в надежде, что он поможет тебе разогнать небольшую грусть, если таковая посетит тебя. Спешу уверить тебя, что сам я не испытываю грусти, ибо я уже старый, слабый и усталый человек, который не может принести радости такой женщине, как ты. Радуюсь и ликую, что оба мы убереглись и не вверглись в искушение, а впредь мы никогда не увидимся. Воистину надеется на это твой преданный друг царский врач Синухе».
Мерит, прочитав письмо, покачала головой со словами, что его тон слишком мягок. По ее мнению, следовало прямо написать, что в моих глазах Мехунефер – безобразная старуха и мне приходится бежать, чтобы избавиться от ее домогательств. Но я, разумеется, не мог написать такое женщине. После некоторых увещеваний Мерит позволила свернуть письмо в свиток и запечатать, хотя и продолжала неодобрительно качать головой. Я отправил раба в Золотой дворец с письмом и винным жбаном – это давало надежду, что, по крайней мере, в этот вечер она не предпримет новой попытки захватить меня. Так я полагал себя избавленным и вздохнул с облегчением. Увы, предположению далеко до знания.
И вот за всеми этими треволнениями я совсем упустил из виду Мерит и мою тоску по ней. Теперь же, когда письмо было отправлено, а Мути укладывала мои лари и шкатулки и заворачивала их в ковры, готовя в дорогу, я наконец взглянул на Мерит, и невыразимая печаль наполнила мое сердце при мысли, что из-за своей глупости я теряю ее, в то время как мог бы еще жить здесь и быть с нею. Мерит тоже, казалось, была погружена в раздумья. Вдруг она спросила:
– Ты любишь детей, Синухе?
Вопрос этот чрезвычайно смутил меня. А она, заглянув мне в глаза, невесело улыбнулась и сказала: