Шрифт:
М.Горький
Сирота
В туманный и дождливый день у ворот кладбища маленькая группа людей, стоя в луже грязи, торговалась с извозчиками.
– Пятиалтынный!
– густым басом восклицал высокий и тучный священник в ответ на дружные крики извозчиков, просивших по четвертаку.
– Ах, какие вы бесстыжие!
– укоряла их одна из четырёх женщин, окружавших священника. Одна держала зонт над его головой и сама плотно жалась к его боку, стараясь укрыться от дождя, мелкого, как пыль.
– Погоди, мать, не толкайся!
– говорил
– Ну, за пятиалтынный везёте?
– Ах, какие вы жадные!
– огорчённо восклицала матушка, нетерпеливо переступая по грязи с ноги на ногу. На её худом лице с большими круглыми глазами пылало негодование, и она, высоко подобрав свою юбку, так нетерпеливо дёргала её, точно хотела бежать.
– Далеко ли тут?
– говорила она, убедительно качая головой.
– Вы подумайте - далеко ли?
Но извозчики не хотели думать. Ожесточённо дёргая вожжами и раскачиваясь на козлах, они кричали, перебивая друг друга:
– Помилуйте, батюшка! Не торгуйтесь, матушка! Пожалуйте! Притом же - за упокой души...
Дьякон, псаломщик с крестом в руках и ещё три женщины, укутанные в большие платки, тоже возмущались жадностью извозчиков и ревностно поддерживали оживление торга. Они очень шумели пред входом в обитель вечного покоя, и холодный ветер, точно желая скорее прогнать их, сбрасывал им на плечи крупные капли дождя с ветвей берёз и лип, уныло осенявших каменную ограду кладбища...
Нищие, в грязных и мокрых лохмотьях, окружали этих людей и, разбрызгивая грязь своей тяжёлой обувью, болезненно и назойливо ныли:
– Подайте Христа-а ра-ади...
– Копеечку за упокой её душеньки - пода-айте!
– Поминаючи усопшую...
– Фу, какие ненасытные!
– кричала матушка, высовывая голову из-под зонта.
– Да ведь вам уже подали... ведь получили вы по баранке... Ай-я-яй! Как вам не стыдно!
Понуро опустив головы, четыре лошади вздрагивали, стряхивая с себя воду, и покорными глазами косились на своих хозяев, ожидая привычного окрика или удара кнутом.
– Батюшка!
– решительно воскликнул один извозчик, - желаете поехать за двугривенный?
– Пятиалтынный...
– отрицательно качнул головой батюшка.
– Боже мой, какие...
Но прежде чем попадья кончила начатый упрёк, извозчик озлоблённо хлестнул лошадь кнутом и поехал прочь. Другие извозчики тоже задёргали вожжами...
– Ну, ладно! Ну - давай!
– махнул рукой священник.
– За двугривенный давай! Садись, мать, на этого... полезай, отец дьякон! Садитесь все... Пошёл с богом!.. Стой, стой! А где... внук?
– Ай матушки! Где он?
– пугливо воскликнула попадья.
– Извозчик, стой! Отец дьякон, а? Бабы, вы как же это? чего вы смотрите?
– строго спрашивал священник.
Женщины, уже сидевшие на пролётках, стали слезать в грязь, растерянно бормоча что-то.
– Экий какой... шельмец!
– угрюмо ворчал дьякон, тоже спрыгивая с пролётки.
– У могилы остался, видно... Вы, отец Яков, поезжайте, не беспокойтесь, а я с Кириллом останусь... мы привезём мальчонку...
И, подобрав рясу, дьякон пошёл к воротам кладбища, внимательно глядя себе под ноги.
– Да, да - как же?
– говорил священник, усаживаясь на пролётке и следя, чтоб широкие одежды его не попали в колесо.
– Надо его найти... он мне поручен... и прочее такое! Извозчик, трогай! На могиле, отец дьякон, ищи его... на могиле!
Две пролётки с дребезгом поехали. На передней сидел священник с женой, на второй - три женщины, а третья со псаломщиком осталась у ворот. Псаломщик поставил большой крест - себе в ноги, обнял его руками, прижал к груди, а потом засунул руки в рукава пальто и наклонил голову на левое плечо, чтоб защитить от дождя щёку. Нищие исчезли как-то вдруг, точно грязь поглотила их и они растворились в ней.
– Вот торговались, небойсь... а теперь я стой и дожидайся чего-то... сказал извозчик, глядя вслед уехавшим. Псаломщик, тоже недовольный этим ожиданием под дождём, промолчал.
– Кого потеряли-то?
– подождав, спросил извозчик.
– А тебе что?
– Мне-то? А ничего... только вот - жду я...
– И подождёшь!
– хмуро сказал псаломщик.
– Известно - подожду... Однако у старухи-то, у покойной, слышь, деньги были...
– Ну?
– Кому же это она их определила?
– Не тебе...
– Известно, не мне... Кабы мне - я бы и не спрашивал... а я спрашиваю на церковь, мол, или как?
– На воспитание её внука священнику нашему, - сообщил псаломщик, ёжась от дождя, попадавшего ему за воротник пальто.
– Та-ак!
– сказал извозчик. Потом он спросил, велик ли внук и сколько осталось денег, но псаломщик уже не отвечал ему.
– Стало быть, невелик он, внук-то, коли некуда его девать, кроме как на воспитание, - вслух умозаключил извозчик. Его лошадь взмахнула хвостом - он обругал её, ударил вожжами и умолк. Дождь сыпался беззвучно, а голые и мокрые ветви деревьев, качаясь под ударами ветра, вздыхали и стонали.
А на кладбище, под одним из бесчисленных крестов его, стоял маленький мальчик с лицом, распухшим от слёз. Он съёжился в чёрный комок и молча смотрел на бугор земли пред ним, - свежий, только что утрамбованный лопатами бугор мокрой глины. Часто с вершины бугра, бесшумно скользя по его боку, сползал к ногам мальчика комок земли. Мальчик следил за его движением светлыми и печальными глазами и вздыхал тихонько. В одном углу кладбища хоронили бедных, тут не было ни одного памятника из камня, не было и деревьев вокруг мальчика; стояли только одни деревянные, простые чёрные, зелёные, белые, неокрашенные, гнилые и искривлённые кресты, - все мокрые от дождя и красноречивые в своём торжественном молчании. Мальчик стоял, прислонясь к большому чёрному кресту, упорно смотрел на новую могилу и не видел ничего, кроме этого мокрого коричневого бугра, таявшего под дождём.