Сирота
Шрифт:
– Не к тебе же!
– Нет, ко мне. Тебе государство за что деньги платит?
– Много я получаю!
– разбушевалась Фрося.- Ученый приехал.
– Где мой рыбий жир?
– настаивал Павел на своем.
Вокруг одобрительно засмеялись.
Послеобеденный тихий час отдыхающие обязаны были проводить на открытой веранде. Павлу отвели плетеный лежак, старенькая няня показала ему, как пользоваться спальным ватным мешком; на первый раз сама помогла ему залезть в мешок, застегнула все пуговицы
Густо, бархатисто шумели влажные сосны, мелкий осенний дождик шебаршил на дощатой крыше, то затихая, то усиливаясь, водяная пыль пронизывала воздух, он становился зримым. А в ватном мешке было и тепло и сухо, и Павлу приснился добрый сон.
Опять поет колокольчик, дорога постепенно становится грязнее. Деревня. Перелески. Поля. Изгороди.
Возница понукает лошадь, на подъемах соскакивает с козел, идет пешком.
Павел поначалу чувствовал себя неловко, потом осмелел, высвободил левую ногу и свесил ее снаружи корзины - так ездят люди, знающие себе цену: районные уполномоченные, председатели колхозов.
И вот уже слышен не робкий звон колокольчика, а требовательный, резкий звук автомобильного сигнала, и тарантас уже не тарантас, а легковая автомашина. И восседает в ней, мягко откинувшись на спинку, не какой-то Пашка Мамыкин, а Павел Иванович - не то директор, не то секретарь райкома...
...Шумят влажные сосны, идет мелкий дождик. Людмила Константиновна накрывает колени Павла тулупом, а он с сочувствием смотрит на девушку-возницу, которая опять одна бредет по грязи сбоку лошади...
– Садись рядом со мной,- говорит он ей.- Что ж ты в люди не выбилась? Хочешь я тебя научу?
Девушка благодарно садится рядом, прижимается к нему, а Людмила Константиновна залезает на козлы и погоняет лошадь. Она же первая замечает на дороге узелок и показывает на него кнутовищем.
– А ну, подними!
– приказывает Павел.
Людмила Константиновна, не слезая с лошади, поднимает кнутовищем узелок. А узелок этот оказывается бабушкиным платком, а в платке - деньги.
– Возьмите, Павел Иванович, это ваши деньги!
– говорит Людмила Константиновна.
Павел набивает деньгами карман и выбрасывает старый платок на дорогу. Платок на дороге опять свертывается в узелок, а в узелке опять деньги. Тогда Павел слезает с лошади, чтобы поднять узелок, и видит, что грязь на дороге тоже деньги. Он собирает их - мокрые, мятые рублевки и десятки - и развешивает на оглоблях, на ободах колес, на дуге, как выстиранное белье для просушки.
Деньги подсыхают, он заполняет ими все карманы. А Людмила Константиновна говорит ему, протягивая расходную ведомость:
– Распишитесь, пожалуйста, это же деньги. Просто распишитесь!
...Между тем тарантас потянуло под откос, лошадь напряглась, Людмила Константиновна и девушка-возница изо всех сил стали помогать ей.
И вот девушка, которая нравилась Павлу, вдруг рявкнула на него:
– Вылезай, раззява, ваше благородие! Ямочка на ее подбородке заляпана грязью. Павел выскочил на дорогу и стоит по колено в грязи, не зная, что ему делать.
– - До дыр просидел свою сидальницу!
– продолжает ругаться девушка.- Еще один начальничек растет, не хватает их нам!
На следующий день после обеда отдыхающие опять устраивались на веранде, и Павел захотел, чтобы ему снова помогли забраться в спальный мешок.
– Дует!
– крикнул он няне, пожелавшей всем хорошего отдыха.
– Застегнуться надо.
– Как же я застегнусь, руки-то в мешке?
– А как другие застегиваются?
– удивленно спросила старушка.
– Я в мешках никогда не спал. У нас в мешках только картошку хранят.
На плетеном лежаке недалеко от Павла поднялась рыжебородая, рыжебровая голова.
– Слушай ты, начальничек! У тебя травма, ну и лежи спокойно.
– Я и лежу.
– Спокойно лежи, не картошка, не рассыплешься. Ишь нервный какой.
– Ну нервный, и что?
– не испугался Павел.
– А то! Рано привередничать начал.
– Тебе хорошо говорить.
– А тебе плохо?
– Плохо. Я всю жизнь без отца, без матери рос.
– После войны, может, половина людей так выросла. Ты один, бедный, обижен! Наверно, давно уже за девками бегаешь...
* * *
Доить коров, конечно, нелегко, особенно если их много, убирать двор лопатой и вилами тоже не сладость, а носить утром и вечером воду на коромысле, да греть ее, да разливать пойло по корытам - от этого одного за один год можно сгорбиться. Но, пожалуй, тяжелее и надоедливее всего - каждый вечер бегать за коровами на выпас. Если бы только раз в неделю, ну, на худой конец, два раза, а то ежевечерне, да по одним и тем же местам. Обрыдло!
Нюрку еще выручали молодые ноги, а пожилым напарницам ее было просто невмоготу.
Так велось от века: по утрам подоенных коров выгоняли из оград на улицу, иногда провожали их до околицы, а дальше они шли, позвякивая колокольцами, уже одни, без пастухов, и кормились до вечера, разбившись на небольшие стада.
В сумерках ко второй дойке коровы сами возвращались в деревню, каждая спешила в свой дом, к своему стойлу, где приветливые хозяйки встречали их крепко посоленным куском хлеба, мучной с отрубями болтушкой или охапкой зеленой травы. Редко-редко какая-нибудь строптивая пеструха устраивалась на ночевку на выгоне, и то лишь потому, что дома во дворе было слишком грязно либо хозяйка угощала ее чаще пинком, чем хлебным куском.