Сироты квартала Бельвилль
Шрифт:
— Идемте хоть в бистро папаши Асламазяна, на оранжад нам хватит.
«Стая» послушно поплелась за своим предводителем и тут же осела за крохотным столиком на углу площади.
Заведение папаши Асламазяна славилось фаршированными баклажанами, тефтелями по-армянски и другими такими же проперченными, экзотическими, обжигающими язык и нёбо, недорогими блюдами, которые очень нравились мальчикам из «стаи». Старый густобровый Асламазян добродушно принимал у себя эту зеленую компанию и иногда даже приносил показать фото своей родной Армении, где недавно побывал, — это был уже высший признак его расположения.
Однако
Вожак рассеянно поглядывал на завсегдатаев Асламазяна — мелких служащих, шоферов, страховых агентов — словом, на бельвилльских обитателей, которых обслуживала массивная дочь Асламазяна — Диана. Диана, проходя, улыбалась юношам, а один раз мимоходом ухитрилась что-то сказать быстрым шепотом Рири — очевидно, у них были какие-то общие дела и он пользовался ее особой симпатией.
— Смотрите-ка, наш Вожак совсем вскружил голову здешней толстухе! — насмешливо заметил самый старший в «стае» — белесый, с нездоровым мучнистым лицом Дени Карко. Дени служил гарсоном в кафе на бульваре Пуассоньер, носил на безымянном пальце перстень с огромным камнем и мнил себя важной персоной. Он с трудом мирился с предводительством Рири и пользовался каждым случаем, чтоб его поддеть. — Берегись, Вожак, она, по-моему, лет на пятнадцать старше тебя.
Филипп не выдержал:
— Что ему Диана, если почти каждая третья девчонка у нас в квартале чуть не молится на Вожака! Еще бы: одну он защитил от хулигана, другую устроил на работу, за третью хлопотал перед патроном. Да вот еще несколько дней назад, когда эта рыжая девчонка, которую взяла к себе Сими, удрала от старухи Миро, Вожак чуть не два часа объяснялся с этой старой ведьмой…
— Знаем, знаем, сейчас опять будет трёп о добрых делах! — с досадой прервал его Дени. — Слышали уже.
Но у Филиппа наготове было самое горячее.
— А о Жаклин Мерак слышал? — невинно спросил он. — Конечно, если это имя тебе что-нибудь говорит.
— Как? — растерялся Дени. — Рири, ты что, знаком с ней, с этой знаменитой певицей из «Олимпии»? Вранье! Никогда в жизни не поверю.
Филипп с надеждой взглянул на Рири.
— Вожак, ну пожалуйста, я тебя очень прошу, расскажи о Жаклин, ведь наши ничегошеньки не знают.
«Стая» теснее сгрудилась возле столика. Молочный свет ближнего фонаря падал на лица мальчиков, делая их таинственнее и тоньше. Все ждали. Однако Вожак молча долго раскуривал сигарету и не торопился. Наконец он сказал вовсе не то, чего от него ждали:
— Может, когда-нибудь я и расскажу эту историю, но не сейчас. А теперь, ребята, давайте наметим, что мы должны сделать за субботу и воскресенье…
— Значит, влюбился? — спросил завистливо Дени.
Рири посмотрел на него с жалостью, как на безнадежно больного. Вздохнул:
— Остолоп! У тебя только одно на уме. — Он обратился к остальным трем: — Но хоть вы-то понимаете, что можно дружить и помогать человеку и жалеть его просто так, безо всяких этих влюбленностей?
— Понимаем, — уныло, но без убежденности, ответил за товарищей Саид, сын Хабиба.
6. Записки Старого Старожила
Сегодня Надя Вольпа прокричала мне из своего садика:
— Зайди вечерком на огонек, Андре! Ты давно у меня не был, мальчик.
Вечером я буду сидеть с ней рядом за столом и резать узорчатыми ножницами образцы тканей для ее мастерской. С тех пор как я помню себя, я помогал ей вырезать зубчики на этих образцах.
У Нади кокетливый модерновый домик с лестничками, балкончиками и переходами с этажа на этаж, и рядом с моим кирпичным старичком он выглядит вполне современным. К тому же у Нади в крохотном садике есть и герани и розы, а в моем — две одичавшие сливы, посаженные еще моей матерью.
Я помню Надю черноволосой и молодой, а сейчас ее величавое старческое лицо точно обернуто в пышную вату, но у нее те же быстрые движения, та же рассудительность и чувство собственного достоинства во всем, что она делает и говорит. Надя родилась в русском городе Ковно, в семье бедного еврейского портного. Вся семья бежала во Францию еще в те давние времена, когда в царской России свирепствовали еврейские погромы.
Отец Нади открыл в Париже крохотную швейную мастерскую. В ней работала вся семья. Постепенно мастерская росла, становилась известной, начала работать на лучшие дома моделей Парижа. Надя Вольпа всю жизнь была горда тем, что многие платья для кинозвезд и знаменитейших женщин шили ее руки.
Россия отнеслась к семье Вольпа как к пасынкам, но они продолжали любить свою родину, все вспоминали о ней, пели русские песни, с трудом привыкали к французскому языку и привезли с собой очень много русских книг. Эти книги! Как хорошо я помню надорванный корешок «Отцов и детей», отогнутые бумажные переплеты Чехова, пестренькую темную обложку «Подростка». Эти книги — как видно — были много и с любовью читаны и перечитаны. Мальчишкой я был до страсти любопытен и тоже до страсти любил читать. Я спросил Надю — подругу моей матери:
— Это интересные книги?
— Необыкновенно интересные. Эти книги необходимы каждому, — сказала Надя с глубоким убеждением.
— Я хочу их прочитать. — Я заявил это тоном, не терпящим возражения.
Надя засмеялась. Она еще не верила, что я это всерьез.
— Тогда тебе придется выучить русский.
— Давайте, — сказал я. — А вы будете мне помогать?
Так Надя сделалась моей учительницей. Я ходил к ней каждый вечер, резал эти проклятые образчики шелка и шерсти, вклеивал в альбомы для заказчиков и получал урок русского. Через полгода я уже вполне прилично читал и говорил обиходные слова. Через год Надя дала мне Тургенева. Еще через год я уже свободно читал русских классиков и говорил хоть медленно, с паузами для обдумывания, но довольно правильно. И, конечно, с новой культурой, с новым языком входило в меня и жгучее желание узнать эту страну, этот народ ближе, понять совершеннее и славянский характер, и великую душу русского человека.
Я был уже двадцатилетним юношей. Чудак, книжник, фантазер, очень далекий от того образцового молодого протестанта, которого хотела создать из меня мать.
И тогда появилась Лиана.
Я уже не помню, почему в тот вечер она оказалась у Нади. Кажется, что-то вышивала или рисовала для мастерской Вольпа. Я помню только мягкий блеск волос, серые задумчивые глаза, грудной, с придыханием голос и эту чудесную манеру иногда притрагиваться пальцами к рукаву собеседника — жест, который сразу устанавливал близость, сердечность. Русская девушка — первая девушка в моей жизни.