Ситуация на Балканах
Шрифт:
После отъезда Певцова подкрепились в кухне холодной жареной свининой: князь собирался съесть ее на завтрак.
– Времени нет домой ехать, – сказал Иван Дмитриевич. – А то ни за какие деньги этого порося кушать бы не стал. Все равно что за покойником штаны донашивать.
– Ага, – с набитым ртом поддакнул доверенный агент Константинов. – Последнее дело.
Он был калач тертый, понимал, что для теплоты отношений полезно иногда и возразить
– И не жри тогда! – рассвирепел Иван Дмитриевич. – Ты вообще кем служишь-то? Козлом при конюшне? Чего расселся? А ну марш по трактирам! Если кто французскими золотыми расплачиваться станет, пускай хватают и ко мне волокут.
Константинов исчез, а Иван Дмитриевич заглянул в каморку камердинера. Тот понуро сидел на своем чемодане, со дна которого Рукавишников извлек серебряную мыльницу.
– И взял. – Камердинер вслух продолжил мучившую его мысль. – За апрель-то мне кто теперь жалованье заплатит?
– Заплатят, – пообещал Иван Дмитриевич. – Его величество Франц-Иосиф, император австрийский, он же венгерский король, этого так не оставит… Лучше вот что скажи. Ты когда утром на улицу побежал, парадное было открыто?
Камердинер сказал, что да, открыто, ключ торчал изнутри.
– А вечером, пока князь отдыхал, никто не приходил?
– Никто. .
– А парадное?
– Если барин дома, они его не запирали. Только на ночь. Ключ в коридоре клали, на столике… За мыльницу-то меня судить будут или как?
– Погоди! Положим, ты здесь, а князь в спальне. Как он тебя позовет?
Камердинер объяснил: в спальне сонетка есть у изголовья кровати, шнурочек такой, а колоколец – вон он,
– Сбегай-ка, – приказал Иван Дмитриевич. – Дерни.
Через минуту стальной язычок по-птичьи мелко затрепетал, ударяясь в медное нёбо. Звонок был исправен.
– Как же это князь тебя ночью не позвал? – спросил Иван Дмитриевич, едва камердинер вернулся.
Тот сразу смекнул, в чем его могут обвинить, завыл дурным голосом:
– Не звонили они мне! Ей-богу, не звонили! Верите ли?
– Нет. Не верю, – сказал Иван Дмитриевич, хотя наверное знал, что камердинер говорит правду. Мыльницу взял, бестия, а князя не трогал. И звонка не слыхал, не мог слышать, потому что и не было его, звонка-то… Все это Иван Дмитриевич отлично понимал, однако еще раз повторил: – Не верю.
Пускай, сукин сын, помучается, ему невредно.
Итак, бедного князя нарочно перевернули ногами к изголовью, чтобы он не мог дотянуться до сонетки и позвать на помощь.
Картина постепенно прояснялась.
Убийцы вошли в дом между восемью и десятью часами вечера, когда фон Аренсберг отдыхал и наружная дверь была открыта. Сперва притаились в вестибюле – за вешалкой, может быть, а после того, как князь уехал, перебрались в гостиную. Сидели с ногами на подоконнике, за шторой. Попивали водочку. Дождались, убили, взяли со столика ключ и ушли.
Какими сведениями руководствовался Певцов, чтобы из числа обучавшихся в Петербурге югославянских студентов отобрать троих, которые затем доставлены были в Миллионную, какие изучал секретные досье и картотеки, об этом Иван Дмитриевич так никогда и не узнал: жандармские тайны не имеют срока давности.
В гостиной Певцов предъявил студентов камердинеру, и тот сразу указал на худого, горбоносого, с печальным и рассеянным взглядом:
– Он приходил третьего дня.
Остальным разрешили уйти, а горбоносого задержали; это оказался студент-медик Иван Боев, родом из Болгарии.
– Мне все известно, – объявил Певцов таким тоном, что и ребенок, бы понял: ничегошеньки-то ..ему не известно. – Князь ждал вас сегодня к половине девятого…
– К девяти, – простодушно поправил Боев.
– Почему не пришли?
– Проспал.
Иван Дмитриевич аж крякнул при таком ответе.
– Ну, брат, – не удержался он, – потому вы до сих пор под турком и сидите.
– Этими бы руками я султана задушил! – Боев растопырил свои тонкие, длинные, как у пианиста, пальцы и медленно, посапывая от напряжения, свел их в кулаки.
– Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался Певцов. – Покажите! – Он внимательно осмотрел руки болгарина, выискивая след укуса. – Да, есть силенка. – И повел его к стоявшей у подъезда карете.
Больше не было сказано ни слова.
А Иван Дмитриевич, раз на то пошло, не обмолвился ни про беседу с камердинером, ни про сундук. Между тем поговорить надо было, сундук того стоил. Не слишком большой, но прочный, с обитыми листовой медью боками и крышкой, намертво привинченный к полу по всем четырем углам, он стоял в кабинете, князь хранил в нем свои бумаги. Сундук пытались открыть без ключа. Возможно, каминной кочергой – на ней обнаружились свежие царапины. Медь у краев крышки была помята. Ни на самом сундуке, ни поблизости пятен крови отыскать не удалось; очевидно, его пробовали взломать еще до возвращения князя из Яхт-клуба.
Певцов с болгарином уехали без четверти три. Взглянув на часы, Иван Дмитриевич посочувствовал Шувалову: тот должен был представить государю уже шесть докладов, считая по одному в час. А о чем писать?
Тут в коридоре послышались шаги: сам Шувалов и прибыл. Его сопровождал секретарь австрийского посольства с двумя лакеями, пронесшими в спальню красивый гроб. Секретарь деловито рассказывал, что сегодня же гроб законопатят, зальют смолой, как в холеру, через особую дырочку отсосут изнутри воздух, дабы замедлить тление, затем забьют дырочку пробкой и по железной дороге Петербург – Варшава – Вена отправят тело князя в родовое поместье.