Сияние «жеможаха»
Шрифт:
– Иван Андреевич, а я считаю, что ваш Гриша настоящий целитель! Да он уже состоялся как детский врач, знаток детских душ, вы посмотрите, как он с ребятами работает, ведь в его кружке каждый второй – малолетний преступник с тяжёлым прошлым. К каждому Гриша находит правильный подход, каждого может захватить, заинтересовать. Вот у кого нужно будущим психологам учиться, дорогой Иван Андреевич. Ваш Гриша – человековед!
Приближался Новый год, у директора был день рождения. Гриша сделал марионетку – Дон Кихота с лицом Ионина, его мечтательными глазами и бородкой клинышком. Кукла всем понравилась. Отмечали рождение всех декабрьских. К празднику колонисты наморозили несколько вёдер мороженого: вишнёвого, карамельного, клубничного и сливочного. Густые, одуряюще пахнущие реки вливались в старые французские мороженицы под названием «Турбино», кокаинист Алёшка в фартуке и колпаке сосредоточенно перемешивал клёвую хруставку. Рыцарь печального образа играл с колонистами в прятки и ловко забирался на шкаф. У него тоже надо было всем психологам учиться. Он тоже был человековед.
Иван Андреевич тяжело заболел, Гриша терпеливо за ним ухаживал, не хуже фельдшера. Похоронив отца, поскучал, потом кинулся с головой в работу, дома только спал: с утра бежал в кукольный театр, выходные проводил в парках со своим Петрушкой или в «Красных зорях», иногда заходил к Сергею Мироновичу поболтать о книгах и театре, а заодно поесть. Как-то раз Гриша пошёл к Миронычу обменять стопку прочитанных романов на «Молот ведьм» на французском. Около его парадной чуть не столкнулся со странным человеком, который, казалось, находился в крайней степени нервного возбуждения – бел как мел, лицо кривилось; на тонкой шее около подбородка темнело странное пятно. Псих шарахнулся в сторону…
– Здравия желаю, товарищ Копытов! – протрещало сквозь пищик.
– И ты не болей, Петруха!
Маргарита Афанасьевна плакала, Мироныч хмурился, просил её не быть «истеричной жеможахой», а подойти к делу по-коммунистически. «Жеможаха» Маргарита Афанасьевна не хотела подходить и вздрагивала от рыданий. Гриша понял, что не вовремя, хотел уйти, но хозяин его не пустил, попросил остаться, разрядить обстановку, рассказать про книги. Полутень закрыла лицо длинными пальцами, по её рукам бежали и падали на жёстко накрахмаленную скатерть пружины чёрных волос. Авдотья Никитична высовывалась из коридорчика и отмечала про себя, что на крахмальные простыни и скатерти, пальто, шинель и гимнастерки иногда падают самые разные волосы, рыжие, например. Взволнованный Гриша стал рассказывать о борьбе за жизнь в условиях дикой природы: в дремучих лесах герои ищут золото и, чтобы не умереть от цинги, пьют отвар из сосновых иголок; затерянные в океане терпят голод и жажду.
– Маргарита Афанасьевна, помните, что вас спасёт сырая картофелина! Натрите её на тёрке. Картофельный сок победит самую запущенную цингу. Всего пять капель в день. Чтобы вызвать слюноотделение, сосите пулю! Можно лизать топорище. Маргарита Афанасьевна, юнгу хотели съесть голодные матросы!
– Он спасся?
– Конечно! Победил и вернулся домой. Сам всех съел!
– Да, пора обедать! – Сергей Миронович хлопнул себя по крепкой ляжке. Гриша помог Авдотье Никитичне накрыть на стол и в первый и последний раз поел вместе с Миронычем – уху, фаршированную щуку с гречневой кашей и малиновый кисель.
Полутень ушла. Мироныч казался озабоченным, злым. Гриша отправился было восвояси, но подосиновик его не пустил. Он хотел развеяться. Поехали на репетицию в ГАТОБ. В царской ложе, под серпом и молотом, Мироныч внимательно смотрел, как пленница хана играет на лютне и вспоминает былую жизнь. Твёрдый профиль Мироныча выступал из мерцающей темноты, Гриша его зарисовывал – и так, и этак: со стаканом, с папиросой, с носовым платком. Выходя с Миронычем из ложи, Гриша снова увидел того психа с глазами загнанной зверюшки и вампирским пятном под подбородком. Псих направился к Миронычу, но Копытов мягко оттеснил его грудью. Мироныч холодно ему кивнул, судя по всему, их что-то связывало, они были знакомы. Укушенный махнул рукой и отвернулся.
Подъехали к дому. Выйдя из автомобиля, Мироныч сделал несколько шагов к парадной, остановился в задумчивости и вдруг быстро пошёл прочь – в тёмные дворы Петроградской. Подрезова, Подковырова, Полозова… Мироныч почти бежал, Гриша еле поспевал за ним, перепуганный Копытов так бухал сапогами сзади, что казалось, будто с ним несётся целый взвод. Мелькали заборы, поленницы, спящие деревянные домики с редким оранжевым окошком, плыли немые громады домов с эркерами, башенками, флюгерами. Хищные птицы, дикие звери и девы со строгим взглядом и голой грудью застыли в задумчивости, не обращая внимания на резкий ветер и колючие снежинки. Мефистофель с тонкой улыбочкой смотрел со своей верхотуры, как тоскует и мечется первый секретарь Ленинградского обкома.
Выбежали обратно на Красные Зори, чуть сбавили скорость. Здесь всё было празднично, во многих окнах горел свет. Снег летел через фонари, пропадал в чёрных лужах, шуршали редкие машины. Подбежали к закрытой столовой. Мироныч застучал кулаком в дверь. Выскочил испуганный сторож.
– Сергей Миронович, можно мне пойти домой? – взмолился Гриша.
– Надо согреться, – сказал Мироныч и снова кинулся в подворотни.
В сквере на скамейке под припорошёнными кустами сирени курили два мужика; два косматых пса крутились рядом и писали на подножия клёнов и фонарей. Мужики пили водку, чокались кружками, были пьяны, бормотали невнятное. Мироныч, тяжело дыша, сел рядом. Мужики посмотрели на него внимательно, собаки обнюхали, одна псина задрала ногу у высокопоставленного сапога.
– От кого бегаешь, дядя?
Опустив голову, Мироныч тяжело дышал.
– На-ко, выпей за здоровье Ефима Митрича Коновалова! – Кирову протянули медную кружку.
– Спасибо. Копытов, что здесь написано? Ты подойди к свету.
– «В память войны России и Германии уряднику Ефиму Дмитриевичу Коновалову от урядника Иллариона Фёдоровича Рогачёва, 1916 год», – прочитал Копытов по слогам.
Мироныч понюхал кружку, опрокинул в рот содержимое и уставился в звёздное небо. Большая Медведица, Дракон и Царица на троне внимательно смотрели на освещённый фонарями сквер. Гриша гладил собак и перемигивался с охранником – как бы увести Мироныча домой? Да что с ним происходит? Надо что-то делать!
– Вызвать дополнительную охрану! – громко шептал Копытов.
Неожиданно из кустов ловко и бесшумно выпрыгнул давешний псих. В руке у него был ножик. Он кинулся к Миронычу, одной рукой обхватил его подбородок, а другой подрезал шею – ловко, как опытный грибник. Подосиновик завалился, кружка Ефима Дмитриевича покатилась, «звеня и подпрыгивая». Шинель Мироныча почернела, реальность смазалась, кусты и скамейки съехали со своих мест, фонари свернулись в бараний рог, брань мужиков, лай Тузика и Кубика перекрыл бабий визг охранника Копытова: «Полоснул, сковырнул, подреза-а-ал!»
2
В тюрьме у Гриши отобрали всё, кроме пищика – он с привычной ловкостью спрятал его в гортани. В камере было сумрачно, сначала Грише показалось, что он здесь один, но вот началось шевеление, и с нар к нему полезли мужики – знакомиться. Один, со сверкающими фиксами, хотел поменять свои стоптанные сапоги на Гришины ботинки, папины, удобные, хоть и без шнурков. Гриша стал с ним спорить и причитать голосом Петрушки, зубастому понравилось, он отстал.
Гриша был уверен, что скоро его отпустят – не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра; им, конечно, нужно время, чтобы во всём разобраться, но и сильно задерживать не станут: премьера на носу. Когда начались допросы, Гриша подумал, что, скорее всего, живым из тюрьмы уже не выйдет. Следователь Цементюк требовал, чтобы он признался в сговоре с террористами, которые организовали убийство Кирова. По версии следствия, Гриша с Копытовым заманили Мироныча в сквер, где он и был зарезан. Две ночи подряд Гриша повторял, что Кирова любил, ни в чём не виноват, и Копытов тоже не виноват, потом признался, что виноват, потому что не обратил должного внимания на психа, да и Копытов тоже хорош – бухал сапогами и не слышал, как тот бегает за ними по дворам и ждёт удобного момента, чтобы гриб подрезать. Цементюк решил, что Гриша бредит, он и сам устал, время от времени отворачивался к портрету Дзержинского и нюхал с ногтя порошок. Через несколько дней детали обвинения изменились – теперь говорили, что Киров был застрелен в Смольном опять же по замыслу вредительской организации. На очной ставке Копытов, таращась подбитыми глазами, подтвердил своё и Гришино участие в страшном заговоре. Авдотья Никитична в фиолетовой кофте с ниточками вместо пуговиц вошла в кабинет, чинно села на предложенный стул.