Скачка тринадцати
Шрифт:
Патрик Грин уныло признался себе, что недооценил упорства Харлоу и способностей Винна. Кроме того, председатель арбитражной комиссии пригрозил, что, если станет известно хоть о малейшем проступке Грина, его лицензия немедленно окажется в мусорной корзине. «Ну ничего, – думал Грин, – найдем другую лазейку, подвернется другой лох…»
Он раздраженно подмахнул бумагу, согласно которой должен был выплатить свой долг Джулзу Харлоу в четыре этапа, по две с половиной тысячи баксов за раз.
Эта бумага фактически была признанием вины.
Закон повернулся к Патрику Грину спиной. Грин
Целый год он перебивался случайными заработками и неохотно выплачивал долг Джулзу Харлоу. Под суд ему идти не хотелось.
Еще четыре года он трудился, возвращая долг миссис Натбридж. Штраф обошелся бы ему куда дороже.
Освободившись наконец от долгов, но оставшись в душе таким же бесчестным, Грин переехал в другой штат и занялся страхованием.
Один из тех, кого Грин надул в том штате, избрал более прямой путь к справедливости, нежели Джулз Реджинальд Харлоу. Он отловил Патрика Грина в темном переулке и сделал из него котлету.
ДЕНЬ ПРОИГРАВШИХ
На Большой национальный(Один из самых престижных стипль-чезов в Англии) люди ездят, чтобы выигрывать. И жокеи, и игроки, и, в нашем случае, полиция.
Но иногда люди, думая, что проиграли, на самом деле выигрывают, а иногда, наоборот, выигравший может проиграть.
Все зависит от того, какова ставка.
Остин Дартмут Гленн отправился на Большой национальный с толстой пачкой новеньких купюр в кармане. Он испытывал чувство вины, смешанное с бравадой.
Остин Дартмут Гленн прекрасно помнил, что обещал не пускать эти деньги в оборот раньше назначенного времени. «Не раньше пяти лет!» – сурово сказали ему. Через пять лет шум поуляжется и мультимиллионное ограбление станет историей. Полиция будет расследовать новые преступления, и номера банкнот потонут в устаревших списках. Через пять лет тратить небольшое состояние, полученное Гленном за участие в освобождении главаря банды из тюрьмы, будет совершенно безопасно.
«Все это замечательно, – обиженно говорил себе Гленн, глядя в окно поезда. – А как насчет инфляции? Да через пять лет это небольшое состояние, может, будет стоить дешевле той бумаги, на которой оно напечатано! А то еще, чего доброго, деньги поменяют». Гленн слышал историю про отчаянного взломщика, который отмотал в тюрьме двенадцать лет, а за это время грянула реформа. И все его припрятанные денежки превратились в труху. Отсидеть столько лет, и все зазря! Остин Гленн сочувственно поморщился, думая о нелегкой судьбе взломщика. Нет уж, с ним такого не случится!
Билет на поезд Гленн покупал за обычные деньги, пиво, пару сандвичей в пленке и свежую спортивную газету – тоже. Новенькие бумажки лежали во внутреннем кармане пиджака. Нет, Гленн рисковать не станет! Сперва он доберется до ипподрома в Эйнтри и растворится в безликой толпе. Что же он, дурак, что ли? Аккуратная пачечка хрустящих банкнот кому угодно в Глаза бросится. Но теперь, когда Остин нарочно помял их грязными руками, никто и внимания не обратит.
Он утер губы рукой. Сухопарый мужчина лет сорока,
В одном из первых вагонов того же поезда ехал Джерри Спрйнгвуд. Джерри обливался потом – по трем причинам. Во-первых, он привык находиться на свежем воздухе и в вагоне для него было слишком жарко. Во-вторых, он опаздывал, поскольку чересчур увлекся сексом и выпивкой. Если он опоздает, ему грозит увольнение. А в-третьих, Джерри было страшно.
В тридцать два года Джерри Спрйнгвуд, жокей-стиплер, как-то вдруг растерял весь былой кураж и пытался продолжать работать так, чтобы никто этого не заметил. Старые добрые времена, когда Джерри выезжал на старт с холодной головой и участившийся пульс казался ему всего лишь неприятной помехой, давно миновали. В последние несколько месяцев Джерри отправлялся на скачки со страхом. Ему мерещились острые обломки кости, торчащие сквозь хожу, разбитое лицо, сломанный позвоночник… дикая боль. Все эти месяцы Джерри не мог заставить себя совершать рискованных действий, которые он раньше и рискованными-то не назвал бы. Все эти месяцы он не мог заставить себя направить лошадь в образовавшийся свободный промежуток, хотя только это и могло принести победу; и невольно придерживал лошадь перед прыжком, хотя надо было высылать ее вперед.
Искусство, которое некогда вознесло Джерри на вершину, теперь помогало ему скрывать просчеты. Былая репутация помогала объясняться с владельцами и тренерами после очередной неудачи. И только самые проницательные замечали признаки упадка. А таких, кто решался говорить об этом вслух, было еще меньше. Так что британская публика, просматривавшая список участников Большого национального, полагала, что старина Джерри Спрингфилд, едущий на третьем фаворите, Хонтед-Хаузе, дает лошади лишний шанс на победу.
Глядя на проносящиеся мимо поля, Джерри угрюмо размышлял о том, что еще год назад он ни за что бы не потащился на вечеринку в Лондоне накануне крупной скачки. Год назад он переночевал бы в окрестностях ипподрома, ну, может, пропустил бы пару глоточков пива, но лег бы спать пораньше и, разумеется, один. Ему и в голову не пришло бы после вчерашней скачки очертя голову помчаться куда-то на юг, напиться и лечь в постель в два ночи с девицей, с которой он познакомился всего за три часа до этого.
Ему не понадобилось бы заставлять себя забыть о субботнем марафоне. Напротив, он предвкушал бы его с нетерпением и надеждой. «О господи, ну что со мной такое творится?» Джерри был невысокий, крепкий, с мягкой темно-каштановой шевелюрой, глубоко посаженными глазами и носом, расплющенным во время неудачного приземления. Сын фермера, выросший среди животных. Впрочем, манеры его были отшлифованы благодаря успеху и общению со сливками общества. Джерри Спрингфилда люди любили, но он был слишком скромен, чтобы отдавать себе в этом отчет.