Скачу за радугой
Шрифт:
— Вы как узнали, что я здесь? — чувствуя, что молчать дальше неловко, спросил Генка.
— Ищеек из города вызвал, — усмехнулся Вениамин и жестко добавил: — Трус ты!
— Кто трус? — вскинулся Генка. — Я не убегал!
— А что же ты сделал?
— Уехал, и все! — повернулся к нему Генка. — Ждать мне, когда она на линейке слова эти будет говорить? Я не Чернышевский!
— При чем тут Чернышевский?
— Ему тоже публичную казнь устроили. И в барабаны били.
Вениамин хмыкнул, потом сказал:
— Никто
— Как это не выгонял? — оторопел Генка. — Я же сам слышал, что Людмила на совете говорила.
— Подслушивал?
— Окно открыто было.
— Потому так и говорила, что тебя видела, — объяснил Вениамин. — С педагогической целью.
— Воспитывала, что ли? — недоверчиво переспросил Генка.
— Ну да! — Голос Вениамина звучал подозрительно ровно. — А ты и поверил?
— В то, что про меня говорила, не поверил, — буркнул Генка и, подумав, добавил: — А что выгонят, поверил.
— Значит, было за что? — с ехидцей спросил Вениамин.
Генка промолчал. На провокационные вопросы он привык отвечать презрительным молчанием. Вениамин почувствовал его враждебность и мягко сказал:
— Ладно. Не надувайся. Сильно обиделся на Людмилу Петровну?
— Да нет… — не сразу ответил Генка. — Мне ее жалко.
— Жалко? — растерялся Вениамин.
— Она ведь как лучше хочет, а ничего не получается, — вслух подумал Генка. — И еще я заметил…
— Ну, ну? — подался вперед Вениамин.
— Она с нами только злая, а так ничего, — Генка помолчал и спросил: — На физика, значит, учишься? Я думал, на педагога.
— На физика… — почему-то вздохнул Вениамин и зажег фонарик. — Пошли!
— Куда? — испугался Генка.
— В лагерь. Куда еще? Спать надо.
— Не пойду, — отступил в темноту Генка. — Уеду я с первым поездом.
— Да зачем, чудак? — осветил его лучом Вениамин. — Все обошлось. Живи на здоровье!
— Ничего не обошлось! — отвернулся от света Генка. — Не смогу я теперь как раньше.
— Чего ты не сможешь?
— Не знаю я, как объяснить… Я раньше каждый день солнца ждал. Проснусь и жду: ну, давай! Выходи скорей! Начинайся, новый день! А теперь… — Генка махнул рукой и тоскливо признался: — И потом, я одному человеку такое сказал!
— Плохое? — осторожно спросил Вениамин.
— Хорошее, — улыбнулся в темноте Генка. — Только все равно надо уезжать.
— Так… — вздохнул Вениамин. — А я думал…
— Что?
— Да нет! — отмахнулся Вениамин. — Не потянете вы.
— Почему это мы не потянем? — обиделся Генка.
— Потому! — передразнил его Вениамин и, помолчав, сказал: — Слышал, что Поливанов рассказывал?
— Про разведчика? — встрепенулся Генка. — Васек его звали!
— Про старика, — улыбнулся его горячности Вениамин. — Про плотника этого.
— Ну?
— Восстановим землянку. Чтобы все как в войну
— Нет, — не раздумывая, ответил Генка.
— Почему?
— Принудиловка потому что. Мероприятие. Будете на линейке объявлять, кому какую работу делать, и строем — шагом марш. Скука!
— А если тайно? — предложил Вениамин.
— Другое дело, — согласился Генка. — Только не выйдет тайно!
— У вас же выходило? — заметил Вениамин.
— Вообще-то, конечно… — ушел от прямого ответа Генка. — А поклянись, что тайно!
— Честное студенческое.
— Тоже мне — клятва! — фыркнул Генка. — Подними руку. Да не эту… Повторяй за мной…
Вениамин поднял руку с зажженным фонариком, и тонкий луч, как маленький прожектор, уперся в черное низкое небо, выхватив из темноты уходящие ввысь стволы сосен. От неяркого этого луча все вокруг стало тревожным и зыбким, а знакомые слова давно придуманной клятвы зазвучали несокрушимо и твердо, как гранит.
— Я дыханием своим, кровью своей, жизнью своей клянусь! — торжественно произносил слова клятвы Генка, и так же торжественно и серьезно повторял их Вениамин.
— Нигде, никогда, никому не открою этой тайны! — чеканил Генка.
— Этой тайны!.. — эхом отзывался голос Вениамина.
— А если предам своих товарищей… — угрожал Генка.
— Предам своих товарищей… — повторил за ним Вениамин.
— Гад я буду на вечные времена! — поставил точку Генка.
Вениамин поперхнулся, но прокашлялся и мрачно подтвердил:
— Гад я буду на вечные времена.
Ветер зашумел в соснах, и стволы их показались Генке могучими лесными великанами, а верхушки стали похожи на огромные мохнатые папахи. Великаны молча стояли вокруг них, принимая клятву.
— Ты в войну был? — почему-то шепотом спросил Генка.
— Да что ты! — так же шепотом ответил Вениамин. — Я в пятьдесят втором родился. Девятого мая. В День Победы.
— Здорово подгадал! — изумился Генка. — Вот отец радовался, да? Сразу два праздника отмечает!
— Нет у меня отца, — помолчав, сказал Вениамин. — Умер.
Генка осекся. Он хотел сказать: «Ты извини» или: «Ну ладно… Не переживай», даже пошевелил губами, но сказать ничего не смог и молча смотрел, как медленно меркнет свет фонаря.
— Батарейка села, — встревожился Вениамин. — Пошли скорей, а то не выберемся отсюда.
— Выберемся! — успокоил его Генка. — Все подходы изучены!
И уверенно свернул на тропинку.
Они шли рядом, касаясь друг друга плечами. Пружинила под ногами спрессованная хвоя. Тихо шумели сосны. И Генке опять показалось, что это не стволы деревьев, а стоящие вдоль тропинки шеренги партизан. Сейчас они шагнут на дорогу и пойдут вместе с ними, запев ту самую песню про землянку, про огонь, про снега.