Скачу за радугой
Шрифт:
«Наше несчастье» помалкивало.
— А это ваш новый вожатый! — эффектно провела концовку номера Людмила и сделала шаг в сторону.
Аплодисментов не было. Второе звено враждебно молчало.
— Здравствуйте, — шагнул к ним новый вожатый. — Меня зовут Вениамин.
— Можно — Веня, — угрюмо сказал Генка.
В горле у Людмилы что-то пискнуло. Она откашлялась и растерянно спросила:
— Вы что?.. Вы его знаете?
— В первый раз вижу, — серьезно ответил Вениамин.
Людмила подозрительно посмотрела на него, не зная, как расценить происшедшее, привычно начала:
— А
Генкина койка стояла у стены, прямо против окна, и, засыпая, он всегда видел темный прямоугольник неба и лохматую ветку ели. Ветка была похожа ни лапу какого-то огромного зверя. В ветреную погоду она тихонько раскачивалась и царапала стекло, будто просилась в дом. Генка смотрел на нее и думал о том, что теперь-то наверняка вылетит из лагеря. Людмила, конечно, расскажет этому очкарику о пропаже плафонов, а тот немедленно выложит, что видел их в землянке. Расставаться с лагерем Генке было не очень жалко. Он доживал здесь вторую смену, и лагерная жизнь ему порядком надоела. В городе можно прошвырнуться в киношку, поесть вдоволь мороженого, сгонять в футбол, смотаться с ребятами на Петропавловку и в ЦПКиО. Вот только мать!
Генка представил себе, как она сначала испугается, увидев его дома, потом запричитает и будет ходить по квартире с заплаканными глазами, а он не сможет ни объяснить случившегося, ни сказать ей что-нибудь в утешение и будет только бубнить: «Да брось ты, мам!» Генка перевернулся на живот и уткнулся головой в подушку.
— Не спишь? — услышал он голос Тяпы.
— Жарко, — буркнул Генка.
— Хочешь сухарика?
— Отстань!
— Соленые! — захрустел в темноте Тяпа.
— Днем мнешь, ночью мнешь, — подал голос Пахомчик. — Лопнешь!
— Не лопну! — успокоил его Тяпа. — Кинуть один?
— После них пить охота.
— Бак-то в коридоре!
— Ну давай! — согласился Пахомчик.
Теперь они захрустели вдвоем.
— Дадите вы спать или нет?! — закричал Генка. — Хрумкают, как лошади!
— Нервы у тебя! — заметил Тяпа и опять захрустел сухарем.
Генка присел на койке, собираясь встать и выдать Тяпе по шее, но раздумал и снова улегся на спину.
— А может, не скажет? — спросил Генка. — А, Тяпа?
— Витамин-то? — подхватил Тяпа. — Скажет! Ему выгоды нет скрывать!
— Выгоды? — растерялся Генка.
— Ну?! — подтвердил Тяпа. — Людмила ему кто? Начальство! А мы ему кто? Никто! Доложит и сразу в авторитете. Это и ежику пьяному понятно!
В уверенном голосе Тяпы звучало такое неприкрытое злорадство, что Генке стало не по себе.
— А ты вроде и ни при чем? — спросил он.
— А что я? — спокойно ответил Тяпа. — Мне сказали, я пошел. — И, нисколько не сомневаясь в своей правоте, деловито добавил: — Всех из лагеря не попрут: че-пе. А одного разрешается. Для профилактики!
— И все-то ты знаешь, Тяпа! — не то с сожалением, не то с угрозой сказал Генка и отвернулся к стене.
Обшитая еще не крашенной вагонкой, она пахла смолой и лесом. Прямо перед Генкиным лицом чернели два сучка. Генка прищурился, и сучки превратились в два черных глаза, сверкающих в прорезях белой маски. И сразу почему-то вспомнилось, как презрительно и брезгливо сказал про маски этот длинный парень, новый вожатый. Много он знает! Генка откинулся на подушку и, закрыв глаза, мысленно прокрутил самые захватывающие кадры любимого фильма. Скачут… Отстреливаются… Спасают… Мстят… Масок не было! Нигде! Ни одной! Генка в растерянности сел на койке. Неужели у него смешалось в голове все, что он видел в фильме и что придумывал сам? Выходит, прав был новый вожатый: ковбои не носят масок. А значит, и вся затея с плафонами была ни к чему?! Генка замычал и саданул кулаком подушку.
— Зуб, что ли? — сонно спросил из темноты Пахомчик.
Генка не ответил. Он смотрел на белеющий под потолком плафон. Точно такие же еще недавно висели в клубе. Теперь их надо срочно вешать обратно. Завтра же ночью! А если на утренней линейке его шуганут из лагеря? И что он скажет ребятам? Зачем снимали? Да и не похожи они вовсе на маски, эти плафоны! Чтобы не видеть ненавистный плафон, Генка натянул на голову одеяло и опять с надеждой подумал: «Вдруг случится чудо и никто ничего не узнает?» Но тут же вспомнил уверенные слова начальника: «Все узнаем. Не на Марсе живем!»
«А хорошо бы! — размечтался Генка. — Вызывают на линейке, а я уже — тю-тю! Где Орешкин? На Марсе!»
Генка блаженно улыбнулся и свернулся калачиком под одеялом, оставив маленькую щелочку у глаз. В телочку уютно светила луна, и еловая ветка за окном, покачиваясь от поднявшегося ветра, то открывала, то опять закрывала незнакомую Генке яркую звезду.
«Марс!» — почему-то решил Генка и чуточку приоткрыл одеяло. Звезда светилась то слабее, то сильнее, и от этого была то дальше, то ближе. Если Генка закрывал левый глаз, звезда перемещалась вправо, если правый — влево, и Генке казалось, что это он сам шагает с одной звезды на другую в черной невесомости космоса. Тело его и вправду стало легким-прелегким, и, засыпая, он вдруг увидел Олино лицо в скафандре, похожем на плафон. Она протягивала к нему худенькие руки и говорила:
— О Сын Неба! Возьми меня на Землю! Я хочу видеть зеленые горы, белые облака, синее небо! Ты добрый великан из моих детских снов!
И Генка поднимал ее на своих сильных руках и бережно нес к сверкающему кораблю, а за ними бежал, путаясь в длинном черном халате, Тяпа и что-то угрожающе кричал и размахивал палкой с блестящим шариком на конце. Из шарика летели голубые молнии, но уже захлопывался люк, и корабль взмывал в небо, стремительно уносясь к далекой маленькой звездочке, ближе которой нет во всей Вселенной.
Чудо, о котором мечтал Генка, свершилось!
На утренней линейке о них не было сказано ни слова. Людмила представила нового вожатого, объявила распорядок дня, назначила дежурных и распустила линейку. «Семерка» недоумевала. За завтраком они сидели молчаливые и растерянные. Только Пахомчик восхищенно повторял:
— Витамин-то? Ну Витаминчик! Молоток!
— Начальника ждет, — умерил его восторг Тяпа. — Приедет из города, он и доложит.
— А Людмиле почему не сказал? — не сдавался Пахомчик. — Не все равно ему?