Скандинавия с черного хода. Записки разведчика: от серьезного до курьезного

Григорьев Борис Николаевич

После развала Союза с весьма заманчивыми идеями приезжал в Баренцбург какой-то профессор, представитель офтальмолога Святослава Федорова. Оказывается, в условиях Шпицбергена заживание ран и послеоперационная реабилитация происходит в два-три раза быстрей, чем на материке. Почему бы в Баренцбурге не построить глазную клинику, филиал клиники Федорова в Москве?

Имя Федорова уже звучало по всему миру, и губернатор Элдринг горячо поддержал инициативу глазника. Он немедленно заручился поддержкой своего правительства, согласившегося на паях с русскими воздвигнуть такую клинику в Нью-Васюках, то бишь в Баренцбурге, и стал ждать дальнейшего развития событий.

Бедный Элдринг, он, вероятно,

слабо был знаком с русской классикой и не читал о Манилове или Остапе Бендере. Потому что профессор-глазник уехал и, вероятно, совершенно забыл о своих обещаниях, высказанных под плотной магнитной шапкой и сполохами северного сияния.

Потом приезжали академики из Академии наук России и с блеском в глазах выступали перед нами с идеями превратить в Нью-Васюки уже не Баренцбург, а Пирамиду. Да, конечно, в условиях развала экономики Баренцбург один справится с поставками угля на материк, а нерентабельную шахту в Пирамиде следует закрыть. Но сам поселок целесообразно сохранить как материальную базу для научного центра исследований. Так умно поступили в свое время норвежцы в Ню-Оле-сунне: они закрыли рудник, а на базе поселка организовали научный центр, который на правах аренды используется многочисленными учеными со всех стран мира. Вот он, источник дохода, приумножения научного российского потенциала и повышения международного авторитета!

Где вы, господа академики и профессора? Откликнитесь! Ау-у-у!

Директор рудника «Пирамида» Назаренко Август Петрович мог спокойно спать и продолжать выдавать «на-гора» нерентабельный фосфоро— и серосодержащий камень.

Потом приезжали представители «Русских самоцветов» из Петербурга и стали соблазнять русских и норвежских угольщиков планами развернуть добычу и обработку полудрагоценных камней, залежи которых на архипелаге действительно имеются в достаточном количестве. Норвежцы уже на практике узнали, чего стоят обещания русских, и вежливо отказали. Представители «Арктикугля» с камнерезами просто не стали разговаривать, потому что те прибыли на Шпицберген, даже не предупредив руководство треста о своих намерениях. Ах, вы прибыли добывать камень? Ну так и добывайте себе на здоровье! Только без наших вертолетов, без наших снегоходов, без нашей столовой!

Петербуржцы еле дождались очередного рейса самолета и, отощавшие, отбыли обратно на Большую Землю.

А идеи продолжали буквально витать в воздухе.

Ну почему бы, к примеру, не создать на базе Баренц-бурга альпийско-туристкую базу? А действительно: почему бы и нет? С марта по май ослепительно и не прячась за горизонт светит солнце. Заснеженных гор и долин столько, что Домбай просто завял бы на корню от зависти. Всего-то навсего нужно соорудить подъемник и дать рекламу в газетах. Гостиница стоит пустая и ждет не дождется горнолыжников.

Но шут с ним, с горнолыжным туризмом! Может, заняться нам…

Интересно, в каком направлении работает сегодня мысль угольного треста «Арктикуголь»?

«Чейндж» как явление «полярки»

Здесь для дохода жизнь, а не для ней доход!

М. А. Дмитриев

Перестройка, как и на Большой Земле, не принесла больших дивидендов для треста «Арктикуголь» и его подопечных. Подбросив предприятиям лозунг о самостоятельности, московские «демократы», в отличие от «застойных» коммунистов, вообще отвернулись от Севера, все, как один, бросились на выполнение бухаринского лозунга «Обогащайтесь!» или углубились в свои внутрипартийные разборки. Но если на материке эта мнимая самостоятельность обернулась бесхозяйственностью и развалом экономики, то на Шпицбергене этого не случилось,

потому что в тресте по-прежнему придерживались волевых методов управления рудниками, и это, несмотря на колоссальные трудности и лишения, как ни парадоксально, помогло им удержаться на плаву.

Вероятно, в экстремальных условиях Севера — впрочем, это верно и для материковой экономики — нужна была еще сильная централизованная власть, для того чтобы подготовить постепенный, более плавный переход к рыночной экономике. Оказавшись на периферии всех разрушительных процессов, потрясших великую державу до самого основания, «капитаны» угольной отрасли на Шпицбергене получили возможность самим решать свои проблемы.

Но жизнь манила своей рыночной распущенностью, словно беззаботная шальная путана, и все-таки задела своим порочным дыханием далекий Шпицберген. Частное предпринимательство на архипелаге приняло уродливые формы, известные под названием «чейнджа» 67 .

67

«Чейндж» по-английски означает обмен.

Все началось в тот самый момент, когда перестройка уже дышала на ладан и только, возможно, ее автор не хотел признаваться в том, что хотение сделать как можно лучше на Руси не является признаком успеха начатого предприятия. По стране галопировала инфляция, и «гнилорыбовки», символы былого благополучия шахтеров, обесценивались так же быстро, как и гознаковские солидные бумажки с изображением вождей и мест их обитания. Заработанного за два года уже не хватало не только на то, чтобы приобрести заветную «Волгу» или, на худой конец, «Жигули» последней, пятой модели, но и на ижевский мотоцикл. Но зачем тогда подвергать себя тяжким лишениям за тысячи километров от дома, семьи, привычного уклада жизни и климата?

Среди трудящихся росло недовольство на почве заработной платы.

Дисциплина на рудниках стала шататься и резко падать, словно атмосферное давление на Шпицбергене перед снежным «зарядом». Угроза отправить на материк на недовольных и непослушных уже не действовала. А рядом, всего в пятидесяти километрах от Баренцбурга, находился Лонгйербюен, благоухающий капиталистическим изобилием, словно весенний букет шпицбергенской камнеломки. Перестройка сломала-таки высокие заборы, отделявшие от донбасских шахтеров островок благополучия, и, как это водится у эмоциональных славян, зародила у них светлую мечту.

На первых порах мечта была оформлена в самые скромные одежды и явилась перед заполярным людом в виде японских радиоприемников и кассетников. Но где взять средства (с ударением на слоге «ва»)?

И надо же было тому случиться, что по другую сторону забора тоже возникла сильная тяга обзавестись чем-нибудь русским. У норвежцев «самое русское», естественно, ассоциировалось с тульским самоваром.

Но когда две воздушные мечты рождаются в замкнутом полярном пространстве, то они неизбежно идут навстречу друг другу, и остановить их уже нельзя никакой земной администрации.

Скоро на окраинах Баренцбурга, под покровом ночи или снега, между пролетариями подземного труда стали возникать контакты. Оживленно хлопая друг друга по плечу, жестикулируя руками, используя невообразимую мешанину из немецких и английских слов, «норги» и «иваны» совали друг другу свертки и, довольные, возвращались по домам: «викинги» исчезали на своих быстроходных «Ямахах», чтобы побыстрее попробовать чай из настоящего самовара, а «иваны» степенно шли пешком по пояс в снегу, настраивая японский «Сони» на волну Би-би-си или «Немецкую волну».