Скажу вам, как погиб он
Шрифт:
— Я хочу посмотреть, как вы будете работать с этой рыбой! — казалось, Гастингс был так этим озабочен, будто решалась судьба главной цели его визита в Англию. — Можно?
— А почему же нет? — улыбнулся садовник. — Пойдемте.
Они двинулись через террасу.
— Поскольку мы не поймали такую рыбу — не будем смотреть на это завистливым взглядом, — сказал Драммонд. — Мы с мистером Алексом немного погуляем по парку. Сегодня слишком пригожий день, чтобы провести его за копчением рыбьих голов. Пошли, Джо!
Он повел Алекса в сторону дома. Гастингс и садовник направились к небольшому домику, стоящему прямо над обрывом и настолько увитому плющом и побегами дикой розы, что, кроме трубы и фрагмента красной крыши, ничего не было видно.
Драммонд и Алекс пересекли холл и оказались на террасе с противоположной стороны дома. Парк сейчас был в самом расцвете лета. Четыре огромных платана, стоящих по обе стороны входа в центральную аллею, словно четверка могучих воинов на страже, сияли на солнце белыми стволами. А дальше парк исчезал за двойным барьером древних лип, под которыми только кое-где виднелись фрагменты исчезающих в глухой тени расчищенных дорожек. Двое мужчин молча вошли в монументальную липовую аллею, которая, как отметил с грустью Алекс, совершенно не изменилась с той поры, когда он увидел ее впервые. «Мне было тогда двадцать лет, — подумал он вдруг почти с отчаянием, — всего двадцать лет… Я был молод…» Но и сегодня он не ощущал себя старым. Каким-то поразительным образом жизнь все время отодвигалась и постоянно оказывалась впереди. Он все еще верил, что настанет день, когда она, наконец, начнется действительно, будто все, что с ним случилось до сих пор, было всего лишь временным состоянием, которое впоследствии сменится стабилизацией и приобретет смысл.
— А знаешь, — сказал вдруг Драммонд, — только совсем недавно я начал верить, что жизнь действительно началась.
Алекс вздрогнул. Иэн произнес это так, будто прочел его мысли.
— Тебе повезло, — ответил Джо, стараясь говорить весело. — Я этого о себе не могу сказать.
— Все еще не можешь себя найти?
— Все еще.
Они снова помолчали.
— И я чувствовал то же самое, когда война окончилась. — Драммонд приостановился, поднял сухую ветку и осторожно убрал с дорожки большую волосатую гусеницу, которая упорно пыталась переползти на противоположную сторону, ничего не зная о ботинках людей. — Поначалу все: моя работа, образ жизни, разговоры в лаборатории и в клубе, улица и все дела, которыми люди занимаются в мирное время, казались мне смешными и бессмысленными. Я смотрел на людей и спрашивал себя: «Что он знает? Что он может понять? Он ведь не летал со мной ночью туда или сюда, не спал в ботинках и комбинезоне в ожидании сирены тревоги и команды “По машинам!”. Ну, что он знает? Что они все знают? Что у меня с ними общего?» А потом постепенно это прошло. Наверно, и ты пережил такое. Тот мир начал блекнуть, стираться и становиться похожим на приключенческий фильм, который вроде бы точно когда-то видел, но в котором, конечно, никак не мог принимать участия я — профессор химии, член Королевского Научного Общества, мирный исследователь, занятый изучением микропроцессов, протекающих внутри почти невидимых пылинок материи. И, наконец, я в это поверил. Но это было еще не все. Ценность того мира, острота его ощущений и его изумительная, страшная яркость по-прежнему держали меня в оковах. Я непрерывно скучал и тосковал, не мог найти себе развлечений, которые меня бы развеселили, и отдыха, после которого я почувствовал бы себя отдохнувшим. Ты, наверно, не предполагал этого? — спросил он, искоса глянув на друга.
Теперь они шли по узенькой тропинке, которая под прямым углом отходила от липовой аллеи и вилась змейкой сквозь английский парк, поросший кустарником и высокой, давно не кошеной травой, усыпанной полевыми цветами.
— Нет, — искренне ответил Алекс. — Не предполагал. Мне казалось, что ты легче нас всех сумеешь вернуться к жизни и радоваться ей. Даже там… Тогда… Ты не производил впечатления, будто… ну, словно ты все это слишком сильно переживаешь… Потому что я… Знаешь, я боялся тогда… Я жутко боялся, все те годы… — Он тяжело вздохнул.
— О Господи! — Драммонд остановился. — А ты думаешь, я не боялся? Может ли человек не бояться смерти, если он ежедневно, постоянно подвергается опасности погибнуть!? Сначала это может казаться приключением, потом даже страстью, но в конце концов остается один лишь страх. Знаешь, я думаю, что если бы война не закончилась в мае, то в июне я точно бы свихнулся. Я был уже совершенно исчерпан, ну совсем!
— Серьезно?
— Даю тебе слово. Самое интересное — я тогда был убежден, что это именно ты, ты, который всегда был в хорошем настроении и позволял себе шутить даже в самых кошмарных ситуациях… что ты совсем не боишься. Я тебе жутко завидовал. Если б я тогда знал…
— Это очень забавно, — сказал Джо, — что лишь спустя столько лет мы узнаем правду о себе, хотя мы тогда так долго жили под одной крышей и постоянно переносили одинаковые тяготы.
— Я думаю, что все эти годы должны были пройти, чтобы мы нашли в себе мужество сказать правду о своем страхе. Тогда трудно было об этом говорить.
— Да. Тогда трудно было об этом говорить.
Они оказались в точке, где тропинка закончилась, утопая в бездорожье цветов. Здесь стояла деревянная скамейка, а перед ней — низкий каменный столик, покрытый зеленым мхом, на который падал тонкий луч солнца, пробившийся сквозь густые заросли рябинника. Они сели.
— И все же ты отыскал смысл жизни, — задумчиво сказал Алекс. — Наверно, ты прав. Если б я был тобой, я бы его, пожалуй, тоже нашел. У тебя чудесная жена и прекрасная профессия, благодаря которой ты стал тем, кого называют выдающимся человеком. Соединение этих двух факторов, наверно, может дать счастье. Я думаю, мне хватило бы даже одного из них…
— Но ведь и ты наверняка мог бы найти себе чудесную жену, — улыбнулся Драммонд, — и я верю в то, что ты мог бы также рассказать людям много интересного о себе и о них в своих книгах, если бы не писал эти криминальные головоломки. Нет. Я не потому отыскал смысл в жизни. Это понятие, как мне кажется, рождается из того простого факта, что человек, проснувшись однажды утром, говорит себе: «Я хочу жить. Я сам себе нужен. То, что со мной происходит, волнует меня, и я намерен изо всех сил влиять на свою судьбу». Со мной это произошло, когда я уже был женат и приобрел кое-какое имя в науке. В один прекрасный день я проснулся с таким чувством, будто я перестал, наконец, читать длинную, мучительную книгу, которая описывала мои прежние мысли, и взял в руки другую, более веселую, почти детскую. И теперь я счастлив, настолько, насколько взрослый человек вообще может быть счастлив. Ты веришь — теперь я хотел бы прожить сто лет, и для каждого прожитого года я нашел бы полноценное содержание. Мне кажется, человек может сделать много хорошего для себя и других, если действительно захочет. А я — хочу!
Джо Алекс взглянул на него с явным удовольствием.
— Я очень рад! — сказал он искренне. — Я тебе завидую, но, в самом деле, рад за тебя. Верю, что ты будешь счастлив еще очень долго, и пусть это длится как можно дольше. — И как бы устыдившись этого внезапного порыва сердечности, он встал.
Драммонд тоже поднялся со скамьи.
— Интересно, — произнес он после секундного молчания, — а как Паркер через это прошел?
— Не знаю, — Алекс пожал плечами. — Он на восемь лет старше меня. Паркер был уже взрослым, когда мы познакомились. Мне было девятнадцать, а тебе, кажется, двадцать. — Драммонд утвердительно кивнул. — Он был старше нас, — продолжал Джо, — и у него была другая профессия. Он уже тогда работал в Скотленд-Ярде. И в армию он перешел, по-моему, почти по службе. Лучшим доказательством служит то, что до самого конца войны мы не знали, где он работал до 1939 года. Думаю, такие люди, как он, которые постоянно имеют дело с худшей стороной человеческой психики и которые должны постоянно размышлять о том, совершил ли кто-то то или иное преступление, и если да, то почему, вырабатывают в себе инстинкт, подобный инстинкту гончего пса, многократно увеличенному человеческим интеллектом. Я сам иногда ощущаю нечто подобное, когда пишу и пытаюсь вместе с моим вымышленным сыщиком найти и поймать преступника. Бен говорил мне, что тоже испытывает это категорическое внутреннее требование, которое велит ему накладывать на все будничные мысли и дела единственную, стоящую превыше всего, мысль о человеке, которого он должен поймать… — Джо умолк. — Я недавно видел его, — добавил он. — Честно говоря, не далее, как вчера вечером. Мы с ним были в театре, и оба восхищались твоей женой. Она была изумительна.
— А он… — Драммонд заколебался. — Он говорил обо мне?
— Да. Он сказал, что виделся с тобой и что его беспокоит анонимное письмо, полученное Скотленд-Ярдом. Он говорил также, что показывал тебе это письмо.
— Да, — Иэн махнул рукой. — Это полная чепуха! Бен приезжал сюда переодетым, ну совсем как детектив из романа. Сперва он заговорил со старым Мэлахи Ленеганом, который помнит его еще с того нашего отпуска, пятнадцать лет назад. Потом он велел Мэлахи отправиться ко мне и вызвать меня так, чтобы никто об этом не знал. Старик сделал это, причем вел себя так, что когда я потом вспомнил этот эпизод, я не мог удержаться от смеха. Однако в первые минуты я даже встревожился. Мы встретились в домике садовника, том самом, куда пошли сейчас наши рыболовы, чтобы коптить эту голову или, может, делать из нее чучело, не знаю, что там Мэлахи придумывает, чтобы ее законсервировать… В первую секунду я не узнал Бена. Он выглядел, как бродяга, — обросший, в залатанной куртке и грязных теннисных туфлях. Потом мы поговорили. Он, разумеется, категорически отказался от обеда в доме и сразу же после разговора исчез. Он лишь попросил меня, чтоб я показал это письмо Спарроу. Впрочем, чуть позже он по моей просьбе недолго побеседовал с ним. Бен очень просил нас обоих, чтоб мы все сохранили в тайне, ну, то есть, это письмо, но, разумеется, ни Спарроу, ни я не видели никаких причин, чтобы не рассказать об этом Люси, Саре и Филиппу, которому, если уж на то пошло, тоже могла угрожать какая-то опасность, если бы это абсурдное письмо содержало хоть долю правды. А еще Бен просил меня, чтобы я позволил поселиться одному из его людей в служебной комнате дома — так, на всякий случай, чтобы он был под рукой при необходимости. Я, разумеется, не согласился на это, потому что, во-первых, не желаю жить вместе с полицейским, который за мной присматривает, а во-вторых, само присутствие такого человека рождает определенного рода психоз, который мог бы плохо повлиять на нашу работу. Я лишь согласился дать разрешение двум молодым людям поставить на моей земле палатку прямо возле ворот. Они занимаются ловлей бабочек, но Паркер заверил меня, что день и ночь они будут контролировать доступ в имение, включая лестницу пристани, на тот случай, если бы что-нибудь угрожало нам со стороны моря… — Иэн весело рассмеялся. — Я опасался, что он посадит на одно из деревьев переодетого дятлом полицейского, который будет непрерывно стучать, чтобы оправдать свой наряд. В общем, нас тут теперь охраняют, как жемчужины сераля, да к тому же на ночь Мэлахи еще всегда спускает с цепи двух огромных волкодавов, которые шастают по всему саду, и я не хотел бы оказаться тем любопытным, который с ними встретится. Эти псы натренированы стариком так, что их нельзя даже отравить, потому что они едят только из его рук. Кроме того, Бен сам приедет сюда через пару дней. На это я, конечно, согласился с большой охотой, потому что, независимо от его работы в полиции, он так же, как и ты, один из самых близких мне людей, несмотря на то, что мы так редко видимся. Я думаю, что он, наконец, вздохнет спокойно, когда сам здесь появится… — Иэн снова рассмеялся. — А ты знаешь, что он велел мне обратить особое внимание на Гастингса! Представляешь? Ну неужели они там воображают, что ученый такого ранга всыплет цианистый калий в кофе коллеги?! Но дело даже не в этом. Я был поражен, когда выяснилось, как много Бен знает обо мне и моих исследованиях. О Спарроу, которого он никогда в жизни не видел, он говорил, как о старом знакомом! Впрочем… — тут голос Иэна зазвучал немного язвительно, — если уж говорить о Гастингсе, Бен мог бы меня так настойчиво не предупреждать. У нас и так заведено закрывать на ключ ту часть дома, где находится лаборатория. Туда ведет лишь один путь: через мой кабинет. Ключ к двери кабинета особый, он — единственный, и мы передаем его друг другу из рук в руки, а ночью он хранится у меня в комнате. Кроме того, в кабинете находится прочный несгораемый сейф. Все, что могло бы заинтересовать непрошеных гостей, находится в этом сейфе, а ключи от него только у нас двоих — у Спарроу и у меня. Даже Филипп не имеет к нему непосредственного доступа. Окна всего первого этажа забраны мощными решетками еще сто лет назад, а та часть, где находится лаборатория, оснащена новейшей охранной сигнализацией. Как видишь, наши исследования ведутся в настоящей крепости: собаки, полицейские в палатке, решетки, сейфы, особые ключи! Ну и в довершение всего Бен обязал меня сообщать фамилии всех гостей и предупреждать о тех днях, когда я или Спарроу покидаем Саншайн Мэнор. К счастью, все это уже ненадолго. Я думаю, через месяц мы закончим то, над чем работаем, то есть овладеем технологическими основами нашего метода. Если с одним из нас что-нибудь случится, другой сможет довести дело до конца. А уж потом пусть этим занимается промышленность.
— Я думал, — сказал Алекс, — что химические исследования производятся в каких-то специальных зданиях, а эпоха ученых, работающих дома, давно закончилась.
— Ну разумеется! — Драммонд хлопнул в ладоши — Бог ты мой! Мы проводим массу исследований, но далеко отсюда, то есть не мы сами, — на нас работает целый оперативный штаб. Нам вовсе не нужно находиться там, — мы даем задания и получаем результаты. Каждый второй день именно с этой целью из Лондона прибывает машина. А здесь, на месте, мы занимаемся лишь теоретической работой. Лаборатория нужна нам иногда только для небольших экспериментов, которые можно проводить на месте. Ею руководит Филипп, и он снимает с нас огромную часть работы при непосредственных опытах, — Иэн умолк. — Думаю, что Гастингс дорого бы заплатил, чтобы узнать, чего же конкретно мы уже добились и далеко ли зашли. Он очень славный человек. Я знаю его давно. Я гостил у него в Америке и пригласил его к себе, если он посетит Англию. Он приехал, и я стараюсь, чтобы ему тут было хорошо. Но он, бедняга, очень хотел бы увезти кого-нибудь из нас с собой.