Сказка для Агаты
Шрифт:
Стрельцов теребил свои листы. Клал чистый лист на грязный, а потом смотрел на получившиеся разводы.
– А я однажды собаку привел, – тихо сказал он.
– И чего?
– Два дня кормил, вымыл даже.
– При чем тут это?
– Она бешеной оказалась. Укусила меня и сбежала. Я потом в больнице лежал.
– Я смотрю, тебя не вылечили. До сих пор с придурью остался.
Стрельцов поднялся. Нет, он был все-таки высоковат для космонавта. Приходилось сильно задирать голову, чтобы видеть его глаза.
– И кто только выдумал, что тебе помогать надо? – пробормотал он, глядя на профиль Толстого.
– А ты считаешь, что не надо?
– Ты сама кому хочешь поможешь. – Ванька начал мучительно стесняться, комкая листки.
Рябина с красными ягодами на ветках запрыгала перед глазами Агаты – ее затрясло от громкого смеха.
– Ты все-таки чеканутый, – выдохнула она, смахивая навернувшуюся слезу. – Ладно! – Она вырвала листы из рук Стрельцова и стала их складывать. Раз. Другой. Дальше не гнулось. – Считай, что объяснения в любви я получила. Может, я тебя тоже люблю. Еще не решила. Бывай!
Агата вскочила с лавки, на которой стало вдруг страшно неудобно сидеть. И пошла, пошла, не оглядываясь. Ей было все равно, что делает Стрельцов. Вчера уже выяснилось, что мысли на расстоянии читать она не умеет. Стрельцов тоже ни на что не способен – спину взглядом не прожжет. Пусть обсмотрится.
Но он не смотрел. Лавочка была пуста. Никто не уходил, печально согнув спину. Никто не бросал в ее сторону несчастных взглядов и заунывных признаний в любви. Стрельцов исчез. Зачем она поворачивалась?
Дома Агата рухнула на кровать.
Восемь вечера, матери опять не было. Куда она подевалась? Может, тетке позвонить? Или на работу завтра сходить? Ладно, дома не живет, но на работу-то она ходит.
Неприятная мысль заставила вскочить с кровати. Комната матери с удивлением уставилась на нее корешками книг, ручками шкафов, нахмуренным циферблатом часов. Острые усики опущены вниз. Тик-так, тик-так, все опять не так.
Агата поискала в шкафу. Нет дорожной сумки, нет большой мохеровой кофты, нет домашних тапок. Ушла. Версия про аварию и грабителей отпадает. Хотя грабители могли и быть. Но уже потом. После того, как она испарилась. Позвонить тете Ире? Конечно, она там. Позвонить и сказать, чтобы возвращалась. А тетя Ира посмеется и скажет, что мать она уже несколько дней не видела. И приедет к Агате воспитывать.
Агата осторожно положила телефон на место. Не надо торопиться. Если мать вернется, то все начнется сначала. Опять она будет нудеть, опять станет чего-то требовать.
– Вот раньше другое дело было – родителей уважали, боялись, слово против не могли сказать. Взрослые авторитетом были. На них глаза не поднимали, шмыгали серыми мышками. А сейчас? Все свободные стали. Взрослых не замечаем, не уважаем, советов не слушаем. А что плохого я говорю? Что? Я жизнь прожила – тебе столько не набрать. Слушала бы! Нет, двери закрываем, отворачиваемся. И что из этого выйдет? Все ходят по одним дорожкам, одни шишки набивают. Ну набьешь ты свои шишки? Легче не станет? А так – обойти можно, подготовиться. Все жить веселее. Нет, все по-своему, все супротив.
Агата застонала, пряча голову под подушку. От матери она никогда не избавится. Ее голос. Он все звучал и звучал в ушах. С ним хотелось спорить, убеждать, доказывать свою правоту.
– Вы-то какими были в пятнадцать лет? – шептала она, роняя подушку на пол. – Тихими и послушными? Сами были черт знает какими, а нас заставляете быть такими, как вы сейчас!
Агата свешивалась с кровати и тупо смотрела на завалившийся за комод носок. Черный. Кто это у нее тут был? Все-таки она покрылась холодным потом, прежде чем вспомнила, что это Емеля. Представилось, как он бредет одинокий, через снега и метели. Ботинок на одной ноге шлепает – потому что без носка не держится.
Агата отбросила носок в сторону. Но он приземлился рядом с кроватью.
Утром на душе обнаружилось странное спокойствие. Матери не было, но это уже было и не важно.
Агата сделала себе чай, открыла банку варенья. В жизни не ела варенья, а сейчас оно показалось даже вкусным. Тщательно вымыла лицо, почистила ногти.
«Тик-так, тик-так, теперь все так», – пропели часы. Агата положила навязчиво-белый циферблат лицом вниз и вышла из маминой комнаты. Все равно мать первая сломается и прибежит. Агата сильнее. И потом – она дома.
Стрельцовские листки сунула в сумку – разочек посмотрела, перед уроками можно будет еще глянуть. Ничего сложного в школе не проходили. Одно и то же повторяли.
Наступив на черный носок, вспомнила про Емельянова. Позвонила ему. Но абонент оказался не абонент. Деньги у будущего Асанжа кончились.
Уроки текли вяло. Стрельцов после вчерашнего объяснения не подходил. Дарья Викторовна с нравоучениями не приставала. Трубач уже не так демонстративно обнимал Смолову, да и сама Анька как-то подувяла – Васёк замучает кого угодно.
Агата вертела в руках телефон. На нем был неотвеченный номер. Незнакомый набор цифр. Кто бы это мог быть? Может, мама звонит? Хочет, чтобы Агата не догадалась, что это она.
– Варнаева! Тебя к директору!
Агата вскинула глаза. Кто это сказал?
– Ну вот, допрыгалась, – грустно вздохнула Дарья Викторовна.
– С вещичками на выход, – проблеял Трубач.
– Утро стрелецкой казни! – являл свою культурную подкованность Волков.
– Хочешь, я с тобой схожу? – предложил Стрельцов.
Этого уже Агата выдержать не могла. Она подхватила сумку и выбежала из кабинета. Что ей директор! Подумаешь! Не пойдет она к нему.
Но она шла. Распахнутая дверь приемной. Стол секретаря, сильно высветленной рыхлой женщины. Налево дверь бухгалтерии. И за этой дверью, еще около одного стола…
– Серафима?
– Варнаева? – оторвалась от компьютера секретарша. – К тебе пришли.
День заметно взбодрился.
– О! Инопланетяне наступают! Ты чего здесь?
Эльф была все в том же светлом пальто. Из-под него так же выглядывала юбка. Те же ботинки с загнутыми носками. Пушистые волосы, а над башкой нимб. Еще она нежно улыбалась. Как вчера. Являя явную радость встрече.