Сказка о бывшем Шуте и бывшей Принцессе
Шрифт:
На кафедру взошёл инквизитор, и все встали и почтительно поклонились ему. Пряча самодовольство за напускным благодушием, старый мерзавец благосклонно кивнул, и все сели на место. И тут же снова вскочили, потому что по церкви вальяжно прошествовал король со своей свитой и уселся в первом ряду. Наконец, инквизитор открыл своё пересочинённое «писание», и церковь залила мрачная, угнетающая музыка.
Все взгляды обратились ко входу. Под холодные каменные своды вступили жених и невеста. Разодетый, напудренный и надушенный старый герцог улыбался во весь свой мясистый рот, и, если бы не маленькие злые торжествующие глазёнки, вполне сошёл бы за большую дряхлую жабу. Он тащил невесту под руку и, когда его взгляд падал на неё, весь просто дрожал от
— Бедное дитя, — покачал он головой.
— Здесь есть три человека, которых я очень хочу уничтожить, — проговорил я сквозь зубы, — Как ты считаешь, что мне за это на том свете будет?
— Убивать не надо. Не тебе судить, кому жить, кому умирать, — серьёзно отозвался друг. Он помолчал, глядя, как твёрдо шагает принцесса, будто не замечая повисшего на ней старого козла, — Она сильная. Смотри, как мужественно она держится. Она напоминает прежнего короля, которого свергли…
— Да. Старики в таверне точно так описывают, как он шёл на эшафот.
— Она одна здесь и достойна править королевством.
Он снова надолго замолчал. За это время парочка подошла к кафедре, и инквизитор, прокашлявшись, начал, по обыкновению, свирепо что-то вещать. Его свадебная речь обычно сводилась к запугиванию невесты, которой умнее всего не выходить из дома, в коем целыми днями молиться и воспитывать детей, потому как любое другое занятие даёт повод заподозрить её в ереси и даже в колдовстве. Лицо моего друга выражало насмешливый скептицизм. В этот раз инквизитор всё никак не унимался, он принялся описывать пытки, с помощью которых церковь может разоблачить любого еретика, то есть заставить любого человека признаться в чём угодно.
— Знаешь, что она сказала мне на исповеди? — вдруг проговорил мой друг, неожиданно решившись и будто прыгая через пропасть, — Она сказала, неужели Господь, давший человеку Свободу и Любовь, может благословить брак, заключённый против и того, и другого? И неужели этот брак, который заключает человек, прикрываясь именем Бога, может быть важнее истинной Любви, которая даётся свыше? Если люди любят, да ещё друг друга, да ещё одновременно, разве это уже не благословение Божие?
— И что ты ей ответил?
— Ну, я посоветовал ей не говорить этого при инквизиторе. Но я задумался над её словами. Она искренне в это верит и мне кажется, она в чём-то глубоко права.
— Объявляю вас супругом и супругой! – послышалось снизу, и мы оба вздрогнули. Так быстро?
— Но вы не спросили меня, согласна ли я! — воскликнула Принцесса безжизненным, но настойчивым голосом.
— Зато я спросил вашего жениха, — расплылся инквизитор в ласковой улыбке завидевшего обед удава и стал объяснять с самым благодушным видом, — Видите ли, святейшая церковь как раз позавчера пришла к выводу, что женщина, да ещё столь юная, не в состоянии самостоятельно рассуждать о том, что для неё хорошо. Поэтому из соображений человеколюбия было решено избавить её от необходимости делать выбор.
Принцесса на секунду застыла, потом тихо вскрикнула, пошатнулась и, как подстреленная, упала на пол. У неё не осталось ни мужества, ни сил. Новоиспечённый муженёк даже не подхватил её.
— Ах, счастье молодых, оно действительно может лишить последних сил. И какая отрада для стариковских глаз! — смахнул инквизитор невидимую растроганную слезу, глядя, как к полумёртвой принцессе сбегается свита.
— Этот брак недействителен! Богопротивен! — гневно восклицал мой друг, в отчаянии высунувшись слишком далеко через резные перила и рискуя выпасть, убив себя и инквизитора, — Господь не может такое допустить!
— Этого не должен был допустить я, — отозвался я мрачно. Я, наконец-то, решился, хотя должен был решиться ещё вчера. Может быть, было ещё не поздно.
***
Все праздновали мою погибель и поздравляли меня! Неужели эти люди действительно думали, что я могу радоваться?! Попытка съесть кусочек окорока быстро выявила, что корсет пошит без расчёта на то, что я буду ещё и есть. Я отложила вилку и налила большой кубок вина. Вино не помогало. Человек, сидящий рядом со мной, весь измазанный жиром от окорока и то и дело чавкающий и рыгающий, не стал мне милее ни на йоту. Я уже начинала привыкать к отчаянию, теснившему мою грудь. Я в сотый раз обвела глазами маленький трапезный зал герцогского замка в несбыточной надежде увидеть Шута. Я так хотела, чтобы он был здесь, утешил меня…. Но он, видимо, рассудил, что от его присутствия мне станет только хуже. Куда хуже?!
Герцог положил свою лапищу мне на колено. Я незаметно отодвинулась. Меня передёрнуло от отвращения. Я почувствовала, как на глаза опять наворачиваются слёзы, внутри всё кричало и бунтовало – с какой стати я должна буду это терпеть?! Почему кто-то распоряжается моими телом и душой?! Я сказалась больной и улизнула из зала, чтобы бесцельно бродить по незнакомому замку. Первый порыв убежать из него и спрятаться в лесу пришлось отринуть: все выходы охранялись, а из леса послышался тоскливый вой какого-то зверя. Чего-то пострашнее, чем обычный волк. Тела казнённых обычно свозили туда, на окраину, и в округе давно развелось чёрт-знает-что. А внутри всё было чужое. Даже мой конь остался дома. А ведь это мой друг! Единственный друг, кроме Шутика… Я с тоской вспомнила, как меня только вчера обнимал любимый, как в его руках надёжно и тепло… Я вспоминала всю свою жизнь. Он всегда был рядом. Он всегда находил, чем меня утешить. И мне казалось, что так будет вечно. И вот теперь, когда я, дура, наконец, поняла, как сильно я люблю его, его больше не будет рядом. У одного из остывших каминов я подобрала кусок угля и прямо на стене нарисовала его лицо. Получилось очень похоже. Пока это не обнаружит мой муж и меня не отправят на допрос к инквизиторам, я буду приходить сюда, и он будет утешать меня. Может быть, этот портрет помешает любимому облику стереться из памяти! Ломая кринолин, я сползла по стене и опустилась на каменный пол. Мне просто нельзя было больше плакать, глаза так распухли и болели, что, казалось, ещё слеза — и они просто вылезут наружу…. Но я ничего не могла с собой поделать. Меня знобило, голова раскалывалась, но это было ничто в сравнении с болью, от которой кричал сам воздух вокруг, в моих лёгких, в моей крови.
Я проснулась от того, что кто-то грубо тряс меня за плечи. Я с трудом открыла распухшие глаза, и свет факела резанул по ним, отозвавшись дикой болью в голове. У меня всё болело, похоже, я несколько часов проспала на каменном полу, да ещё в этом корсете. Меня с кряхтеньем взвалили на плечо и поволокли по коридорам и лестницам, бормоча: «Пойдём-пойдём, жёнушка, я тебе покажу, как от меня прятаться! Непослушная девчонка, я тебя научу уважать старших, да, прямо сейчас и научу!». Я с ужасом поняла, что это мой герцог, у которого к прочим достоинствам ещё и с головой не в порядке. Меня как мешок шмякнули на гигантскую кровать и принялись расшнуровывать корсет: «Сейчас-сейчас… У, какая девочка… Да что же это такое! Сейчас-сейчас…». Я попыталась отпихнуть его от себя, но он ударил меня и схватил за руки: «Как ты смеешь перечить законному мужу? Приласкать её хотел, а она вот, значит, как! Неблагодарная! Ну, так теперь пеняй на себя! Я тебя научу слушаться мужа, ты у меня шёлковая станешь!» Я всё ещё пыталась вырваться, но безрезультатно.