Шрифт:
В некотором царстве, в некотором государстве жили-были канцлер с канцеляршей – это, значит, король с королевой, по-старому. Эпоха тогда была просвещенная, и наука сильно продвинулась вперед, и ученых развелось – пруд пруди, все одни доктора да члены-корреспонденты, и канцлер с канцеляршей держали у себя при дворе с дюжину таких членов, да вот, к несчастью, ни один из этих корреспондентов не мог помочь своему покровителю в его недуге. А недуг-то и заключался всего-навсего в том, что не было у канцлера и канцелярши детей.
Для нас с вами, уважаемый электорат, это, конечно, не ахти какая беда – отсутствие потомства. Иное дело – цари. Им по статусу положено иметь наследников, ну если не целый выводок, то хотя бы одного, самого задрипанного, лишь бы народу было сподручно кормить его с ложки. А то если народу не кого кормить с ложки,
Итак, для королей забота о продолжении рода – настоящая беда, у них прямо лицо перекашивается, когда речь заходит о детях, а уж когда их нет, то тут и вовсе туши свет, бросай гранату. Чего только ни перепробовала бедная венценосная чета, чтобы достичь присовокупления в семье. Куда их только ни укалывали всякими иглами хитрые китайцы, какой только активной биологической приправой ни пичкали их ушлые американцы, какие только конечности ни массировали им оголтелые турки, ничего не помогало державным супружникам избавиться от неплодия.
И вот когда все средства уже были испробованы и у всей демократически настроенной части населения государства пошатнулась вера в непререкаемый авторитаризм науки, вспомнил канцлер Полкан Тринадцатый старую легенду про волшебную яблоню, якобы приносящую потомство тем, кто сжует плоды с этого дерева. (Ну, не всем подряд, конечно, приносящую, а только женщинам. Мужчинам, в силу их физиологических отличий от слабого пола, подобная перспектива не светила, хоть скушай ты все то магическое растение со стволом, с листьями, с корнями и с землей, на которой оно стоит. Ну, если только ты очень хочешь, в порядке исключения, при изменении мужеского пола на женский, – тогдашняя наука уже и до такого непотребства докатилась – страждешь исправить себе, так сказать, детородный инструмент и воспитать дите без вредного влияния феминизма, то можно и мужика от неплодия вылечить. А вообще-то, конечно, фрукт этот предназначался для женского сословья.) Ну а легенда, стало быть, вот какая.
Со времен глубокого средневекового мракобесия и ханжества ходил в тех краях сказ о злой ведьме Ягине, которая однажды выручила из беды бога смерти и воздаяния по заслугам по кличке Чох. Не поделил этот самый Чох с богом жизни и радости Пыхтуном одну нимфу – ну, не нимфу, а так себе нимфеточку сомнительной наружности, и вышел у них скандал на весь небосвод. Десять лет подконтрольные им средства массовой инсинуации густо сдабривали эфирное пространство лазури отборнейшими помоями, чему были несказанно рады отупевшие в религиозном невежестве канцелярские народности, не уставая хвалить небо за подкорм хилых посевов мака и конопли, пока в начале третьего года Господу нашему царю-батюшке, то есть самому главному их теневому богу, которому все заочно плевали в рожу, а очно признавались в чувстве и целовали в седалище, не надоела их собачья полемика. Чтоб более никому не повадно было хамить друг другу за глаза обидными плюрализмами, Главный временно отстранил Пыхтуна от занимаемой должности, отдав заботу о радостной жизни на откуп инквизиционной опричнины. Бога же смерти как сильно отметившегося в ругательном ремесле сквернавца снабдил для совершенства в означенном искусстве таким выразительным обличьем и такими морфологическими ресурсами, что бедняга Чох утратил всякую возможность геройствовать на любовном фланге. Стоило ему только раскрыть свое любезное хайло перед какой-нибудь божественной грешницей и обратить на себя ее взоры, как несчастную красотку от одного созерцания этого мордоворота и от потоков рифмованного мата начинало крючить, и буравить, и наизнанку выворачивать, что, вполне понятно, несколько мешало их дальнейшему продвижению в сторону алькова. Короче говоря, тут не то, что амурного удовлетворения не получишь, рюмку шафрана – и то не опрокинешь – плавники с бивнями чинят препоны. Вот в этот самый момент и подвернулась Чоху ведьмочка Ягиня.
– Давай, – говорит, – сделаю из тебя Ален Делона, а ты меня взамен вечной жизнью и вечной молодостью побалуешь.
Чох, конечно, обложил ее шестиэтажным дивертисментом и согласился. А что поделать, если ее папа в те времена был большим воротилой чернокнижного промысла?
– На, тебе, дрянь ты эдакая, – говорит Чох, – твою собственную монаду, из которой ты, если верить Готфриду Вильгельму Лейбницу, стала возможной и появилась на свет. Храни ее как следует, в сухом и прохладном месте, но в то же время и неподалеку от себя, тогда ни жизнь, ни молодость вовек с тебя не соскоблятся. А чтоб у меня на кармическом балансе подушный дебет с кредитом сходился, вот тебе семечко волшебной яблони, посади его у себя в саду да глаз с него не спускай. Созревают на этом деревце не цветы-овощи, а жизни человеческие. Будешь этими яблоками кормить простых смертных налогоплательщиков, которым бог не дал потомства, а они в твой счет будут свои молодые жизни перечислять, продолжаясь в детях. Если перестанешь яблочных уроженцев мне поставлять, отниму у тебя монаду безо всякой жалостливой канители. Теперь же тебя не трону и даже возьму к себе на недельку любимой сожительницей, а также буду тебе всякие поднебесные гостинцы подбрасывать до скончания моих полномочий, если сделаешь из меня не Ален Делона, а Леонардо ди Каприо, твою мать, эпоху, душу, совесть, – ну, и так далее в том же духе…
– Ладно, – отвечает Ягиня, – слеплю из тебя ди Каприо, только ласты свои убери с моей белой груди, винегрет моржовый, не про того сватана.
Ударили они, значится, по рукам, и с тех пор бог смерти Чох живет себе припеваючи на небесах, всех с ума сводит своей красою и ни одной юбке проходу не дает, а колдунья, завинтив монаду в рукоятку своей волшебной палочки, на земле тоже не жалобится, втихую ведет свой безвременный гешефт да пряники жует.
Вспомнил, стало быть, канцлер про легенду эту и велит привести к себе лесничего возраста призывного со странным именем Елпидифор.
– Слушай, лесник, – говорит канцлер, – выручай канцелярию. Сороковой год мне пошел, а семье моей нет никакого добавления от честной моей жены, канцелярши Полканихи. Достали меня окаянные доктора с их членами, не могут ничем подсобить ей, бедняжке, в плане оплодотворения. А детей-то мне надобно всего-навсего одну штуку безразличного рода, то бишь преемника или преемницу, чтоб окружающим меня политическим стервятникам не досталась в старости моя одряхлевшая пенсионная падаль. Ну и чтобы без похожего потомства мне, как и любому рабскому гражданину, смысл жизни не представлялся пустой бесперспективной ахинеей. Ступай-ка ты к ведьме Ягине подобру-поздорову, пока в народе не начались митинги оппозиции, да купи у нее яблоко волшебное по оптовой цене.
– Тебя трансформаторной будкой шарахнуло, канцлер-отец, или обожрался ты тараканьих лапок, сваренных в обезьяньем соку? – вопросительно отвечает ему Елпидифор. – Али ты не знаешь, что вместо продолжения никудышного твоего рода ведьма тебя самого либо жену твою расписную раньше срока погубит? И ежели супружница твоя родит тебе дочь, а тебя самого не станет, то у кого же народ будет в ногах валяться и кому сопли будет вытирать, издержка ты пренатального периода?
– Цыц, – огрызается на него канцлер великий Полкан, – какие обороты загибаешь про вельможную персону? Не твоего стрелкового ума дело – королю советы отдавать. Что я, с какой-то бабой не столкуюсь? Что я, не политик, что ль? Вот тебе проект мирного договора с этой стервой, вот тебе нота протеста, если она заартачится, а вот и накладные – нагружай, значится, провианта побольше, я потом этими яблоками на международной арене буду спекулировать. И пусть только она попробует мне не дать. Я ей такое эмбарго покажу, какое одинокой женщине и не снилось. Что стоишь, как тумба? Иди, куда послали.
– Иди ты сам в эту скважину, если у тебя такая возбужденность, канцлер-батюшка, – аполитично восклицает Елпидифор, – не пойду я к ведьме в лапы, пропаду на чужбине зазря. Эта путана и наркоманка еще, чего доброго, меня самого, молодого и неженатого, охмурит, попользует и сплавит кому надо на тот свет за бесценок.
– Молчать, – церемонно заявляет либеральный канцлер Полкан. – Жизнь твоя и на родине ничего не стоит. Ступай, куда велено, да без яблока не возвращайся, а то твоей матушки да твоего батюшки давно уже два электрических стула дожидаются, как раз по соседству с электрическими удобствами для газетчиков. Да в загородной резиденции у меня целый электрический гарнитур, нарочно заказанный из Северной Кореи для твоих братьев и сестер, и для всей твоей родни, лежит в целлофане не распакованный.
Делать нечего, канцлер хоть и социал-демократ, но зато большой затейник по части пыточных увеселений. Ведь ему ничего не стоит из одного лишь ворчливого любопытства поджарить человека газосварочным аппаратом, чтобы получить редкую судебно-медицинскую фотографию. Плюнул на инкрустированный паркет обуянный скорбью лесничий Елпидифор, дал своему гражданскому возмущению отдушину и пошел с колдуньей разбираться. Не забыл он, конечно, захватить с собой и сабельку, и арбалет с оптическим прицелом, и грамотами канцелярскими не погнушался – мало ли для какой нужды понадобятся.