Сказка о глупом Галилее

Войнович Владимир Николаевич

– Сплюнь трижды через левое плечо и таких глупостей больше не болтай, – строго сказала Владычица.

– Ой, и правда, что ж это я такое болтаю! – Горбун трижды сплюнул, как велела Владычица, забежал вперед, проявляя необычную для него суетливость. Распахнул перед Владычицей дверь в избу.

В избе за рваной занавеской стонала роженица. Тут же суетилась и Матрена. Она зачерпнула из квашни ложкой тесто и наговаривала на него:

– Отпирайте, отпирайте. Отперли, отперли. Поезжайте, поезжайте. – Сунула роженице в рот ложку

с тестом. – Поехали. Поехали. Едут, – посмотрела, нахмурилась. – Нет, не едут. А вот и матушка Владычица пришли. Сейчас тебе будет святое благословение, и тогда уже родишь.

Со смешанным чувством боязни и любопытства Владычица заглянула за занавеску и спросила участливо:

– Больно, милая?

– Уж так больно, матушка, моченьки моей нет больше, – со стоном пожаловалась роженица.

– Ну ладно уж, рожай, – разрешила Владычица и, подержав ладонь у ее вспотевшего лба, поспешно направилась к выходу, провожаемая бормотанием Матрены:

– Отпирайте, отпирайте. Отперли, отперли…

Возле Гринькиного дома сидели на завалинке Мокей с Афанасьичем и о чем-то разговаривали. Когда Владычица проходила мимо, оба встали, сняли шапки и поклонились. Владычица им в ответ кивнула и улыбнулась. В это время со двора, ведя на ремешке петуха, выбежал Гринька, догнал Владычицу, снял шапку и поклонился учтиво.

– Матушка Владычица, у меня к тебе просьбица небольшая будет, – сказал Гринька, на ходу пристраиваясь к Владычице.

– Чего еще удумал? – сердито спросила Владычица, косясь на петуха, который рвался, натягивая ремешок и хлопая крыльями.

– Сотвори, будь добра, чудо: научи петуха по-собачьему лаять, а то и бегать на ремешке его научил, а вот лаять никак не хочет.

– Сгинь, – сказала Владычица и ускорила шаг.

Гринька снова догнал ее:

– Матушка Владычица, сон мне наснился. Чудной такой сон, а к чему он, не знаю.

– Ну, говори свой сон, да быстро, – тихо приказала она.

– Быстро-быстро, – согласился Гринька. – Значит, так. Наснилось мне, будто мы с тобой лежим вместе на сене, и будто я к тебе шасть под юбку. А тут спущается с неба Святой Дух и говорит: «Ты чего это к моей женке под юбку лазишь?» А я ему говорю: так я ж это, мол, просто так, по-суседски.

Она остановилась и посмотрела ему в глаза и неожиданно для самой себя сказала:

– Гринюшка, родненький, и так тошно, что ж ты меня терзаешь?

– Значит, ты меня еще не забыла, – сказал он, торжествуя. – И не забудешь, как я тебя забыть не могу.

Она отшатнулась от него в испуге, повернулась и быстро пошла прочь, почти побежала.

Гринька вернулся к избе. Отец с Афанасьичем по-прежнему сидели на завалинке и пытливо смотрели на него.

– Об чем это ты, милок, с матушкой калякал? – ласково спросил Афанасьич.

– Да так просто, – беспечно ответил Гринька. – Пытал у ней, как лучше рыбу чистить: с головы али с хвоста?

– Ой, милок, ты у мине и

докалякаешься, – все так же ласково, но с явной угрозой сказал Афанасьич.

В это время петух взмахнул крыльями и налетел на Афанасьича. Старик пригнулся, закрывая руками голову.

– Не бойсь, не укусит, – сказал Гринька, оттаскивая петуха. – Он тухлятиной брезгует.

Во дворе Гринька развязал ремешок, и петух, почувствовав свободу, радостно закричал и погнался за курицей, разгребавшей навоз. Гринька поднялся в избу.

– Ты, Афанасьич, на его не обижайся, – виновато сказал Мокеич, – он же у мине глупой. Без матери рос.

– Глупой-глупой, – рассердился Афанасьич, – а знает, за кем ухлестывать. Это ж надо нахальство такое иметь, на кого глаза-то таращит. Смотри, Мокеич, побереги сына. Ведь если что – зашибем.

– А что же мне с им делать? – робко спросил Мокеич.

– Жанить, – сказал Афанасьич решительно. – Жанить, да и все. Хоча бы на той же Анчутке, и как можно скорей.

– Да он на ней жаниться-то не захочет, – попытался возразить Мокеич.

Афанасьич посмотрел на него и твердо сказал:

– Захочет.

Во дворе Владычицы собралась вся деревня. Сама хозяйка сидела на высоком крыльце в нарядном полушубке, в расписных сапожках, принимала народ.

Первой вышла баба с перевязанной щекой. Положила перед Владычицей лепешку черную да кусок семги. Держась за щеку, застонала.

– Что у тебя? – спрашивает Владычица.

– Ой! – стонет баба.

– Зуб, что ли? Который?

– О-о! – баба засунула палец в рот.

– Змею живую добудь и вынь из нее желчь из живой, и чтоб она живая с того места сползла, а желчью мажь зуб, где болит, а если змея с того места без желчи не сползет, в той желчи пособия нет.

– У-уу, – благодарно простонала баба, пятясь задом в толпу.

Вышел из толпы мужичок, упал перед Владычицей на колени, приложился губами к ее ноге.

– Что у тебя, Степан? – спросила она ласково.

– Корова пропала, матушка. Третьего дня выгнал ее пастись к лесу, ввечеру пришел, а уж ее нет.

– Выйди поутру до света, стань на росу босой, плюнь трижды против солнца, говоря: «Пропади тень от света, роса от тепла, найдись, моя корова, приди к хозяину, дай молочка, напои меня, мою жену, моих детушек». Если волки не задрали, найдется. Понял, нет?

– Понял, матушка, благодарствую, понял.

– А ну-ка повтори, что делать должон.

– Ну, значит, это, выйти ночью, стать на росу босому, трижды плюнуть и сказать…

– Куда плюнуть-то?

– А я, матушка, и забыл.

– Вот, забыл! А это есть самое главное. Трижды плюнь против солнца. А что говорить надо?

– Ну, значит, «пропади тень от тепла»…

– Тьфу ты, несмышленый какой! Ну как же может тень от тепла-то пропасть? Ты видал такое?

– Не, – сказал мужик, – не видал.