Сказка серебряного века
Шрифт:
Черт почтительно привстал и сделал подлое лицо; такое же лицо, на всякий случай, сделал и сановник.
— Наш Маэстро предложил грешникам: пожалуйста, мучайте себя сами. Пожалуйста!
— Самоуправление, так сказать, — отозвался сановник с иронией.
Черт сел и засмеялся:
— Теперь они придумывают. Ну, так как же, дорогой мой? Надо решать.
Сановник задумался и, уже веря Черту, как родному брату, несмотря на его гнусную рожу, нерешительно спросил:
— А как бы вы посоветовали?
Черт нахмурился:
— Нет, это вы оставьте. Я тут ни при чем.
— Ну так я не хочу в ад!
— Ну, и не надо. Распишитесь.
Черт положил перед сановником бумажку, довольно грязную, больше похожую на носовой платок, чем на такой важный документ.
— Вот тут, — показал он когтем. — Нет, нет, не там,
Сановник подержал перо и со вздохом положил.
— Вам легко, — сказал он укоризненно. — А каково мне? Скажите, пожалуйста, у вас чем мучат главным образом? Огнем?
— Да, и огнем, — равнодушно ответил Черт. — У нас есть праздники.
— Да что вы! — обрадовался сановник.
— Да. По воскресеньям и табельным дням полный отдых; в субботу, — Черт продолжительно зевнул, — занятия только от десяти до двенадцати.
— Так, так. Ну, а Рождество и вообще?..
— На Рождество и на Пасху по три дня свободных, да вот еще летом каникулы на месяц.
— Фу ты! — радовался сановник. — Это даже гуманно. Вот не ожидал! Ну, а если… в крайнем, конечно, случае… подать рапорт о болезни?
Черт пристально посмотрел на сановника и сказал:
— Пустяки.
Сановнику сделалось стыдно; застыдился слегка и Черт. Вздохнул и заволок глаза. Вообще видно было, что либо он не доспал сегодня, либо все это смертельно ему надоело: умирающие сановники, небытие, вечная жизнь. На правой ноге к шерсти пристал кусочек сухой грязи.
«Откуда это? — подумал сановник. — И почиститься лень».
— Так. Значит, небытие, — задумчиво сказал человек.
— Небытие, — как эхо, не открывая глаз, отозвался Черт.
— Или вечная жизнь.
— Или вечная жизнь.
Долго думал умерший. Там уже и панихиду отслужили, а он все думал. И те, кто видели на подушке его необыкновенно строгое, серьезное лицо, никак не предполагали, что за странные сны развеваются над холодным черепом. И Черта не видели. Курился, растворяясь, последний ладан, пахло притушенными восковыми свечами, и еще чем-то как будто пахло.
— Вечная жизнь, — не открывая глаз, задумчиво повторил Черт. — Объясни ему получше, что значит вечная жизнь: ты плохо, говорит, объясняешь, — а разве он, дурак, когда-нибудь поймет…
— Это вы про меня? — с надеждой спросил сановник.
— Так, вообще. Мое дело маленькое, но как посмотришь на все на это…
Черт уныло замотал головой. Сановник также в знак сочувствия покачал головой и сказал:
— Вы, видимо, не удовлетворены, и если я, со своей стороны…
— Прошу вас не касаться моей личной жизни, — вспылил Черт. — И вообще, скажите, пожалуйста, кто из нас Черт: вы или я? Вас спрашивают, вы и отвечайте: жизнь или смерть?
И опять думал сановник. И все не знал, на что ему решиться. И оттого ли, что мозг его портился с каждой секундой, или от природной слабости, стал он склоняться на сторону вечной жизни. «Что такое страдание? — думал он. — Разве не страданием была вся его жизнь, а как хорошо было жить. Не страдания страшны, а страшно то, пожалуй, что сердце их не вмещает. Не вмещает их сердце и просит покоя, покоя, покоя…»
…В это время его уже везли на кладбище. И как раз около департамента, где он начальствовал, служили панихиду. Шел дождь, и все были под зонтиками, стекала с зонтиков вода и поливала мостовую. Блестела мостовая, а по лужам молчаливо топорщилась рябь, — был ветер при дожде.
«Но не вмещает сердце и радости, — думал сановник, уже склоняясь на сторону небытия, — устает оно от радости и просит покоя, покоя, покоя. У меня ли одного такое тесное сердце, или же так и всем на роду написано, но только устал я, ах, как я устал». И вспомнил он недавний случай. Это было еще до болезни. И собрались у него гости, и было почетно, весело и дружелюбно. Очень много смеялись, а особенно он, — раз даже до слез рассмеялся. И не успел он тогда про себя подумать: «какой я счастливый», — как вдруг потянуло его в одиночество. И не в кабинет, и не в спальню, а в самое одинокое место, — вот и спрятался он в то место, куда ходят только по нужде, спрятался, как мальчик, избегающий наказания. И провел он в одиноком месте несколько минут, почти не дыша от усталости, предавая смерти дух и тело, общаясь с нею в молчании таком угрюмом, каким молчат только в гробу.
— А ведь надо поторопиться, — сказал Черт угрюмо. — Скоро
Лучше бы он и не говорил этого слова: конец. Совсем было отдался сановник смерти, а при этом слове воспрянула жизнь и завопила, требуя продолжения. И так все стало непонятно, так трудно для решения, что положился сановник на судьбу.
— Можно подписать с закрытыми глазами? — боязливо спросил он Черта.
Черт искоса поглядел на него, качнул головой и сказал:
— Пустяки.
Но, должно быть, надоело ему возиться, — подумал, повздыхал и снова разложил перед сановником смятую бумажку, больше похожую на носовой платок, чем на такой важный документ. Сановник взял перо, стряхнул чернила раз, другой, закрыл глаза, нащупал пальцем место и… Но в последний момент, когда уже делал росчерк, не вытерпел и взглянул одним глазом. И крикнул, отшвырнув перо:
— Ах, что же я наделал!
Как эхо, ответил ему Черт:
— Ах!
И заахали стены и потолок, стали сдвигаться, ахая. И захохотал Черт, уходя. И чем дальше он уходил, тем шире становился его хохот, терял раздельность, раскатывался страшно.
…В это время сановника уже зарывали. Мокрые, слипшиеся комья тяжело грохались о крышку, и казалось, что гроб совсем пуст, и в нем нет никого, даже и покойника, — так широки и гулки были звуки.
1882
< image l:href="#"/>З.Н.Гиппиус [403]
Иван Иванович и черт [404]
«…Чаша в руке Господа, вино кипит в ней, полное смешения. Даже дрожжи ее будут выжимать и пить все нечестивые земли».
403
ГИППИУС Зинаида Николаевна (1869, г. Белев Тульской губ. — 1945, Париж) — поэтесса, прозаик, литературный критик. Отец — юрист, из обрусевшей немецкой семьи. В 1889 г. выходит замуж за Д. С. Мережковского, вскоре приобретает известность как поэтесса-декадентка, одновременно начиная печататься как прозаик: в 1896 г. увидел свет ее первый сборник рассказов «Новые люди», в 1898 г. — «Зеркало», в 1902 г. — «Третья книга рассказов», в 1906 г. — четвертая — «Алый меч», в 1908 г. — пятая — «Черное по белому» и в 1912 г. — шестая — «Лунные муравьи». Как и в поэзии, в прозе Гиппиус ставит вопросы нравственного, религиозного, философского плана, изображая «изломы» и «душевные выверты» современного человека. Увлекается богоискательскими идеями Мережковского, Гиппиус принадлежит замысел и активная роль в организации религиозно-философских собраний 1901–1904 гг. Квартира Мережковских становится одним из центров литературной жизни Петербурга. Н. М. Минский, Ф. Сологуб.
В. В. Розанов, Н. А. Бердяев, А. Белый, А. А. Блок, В. Я. Брюсов посещали «дом Мурузи», где жили Мережковские. Гиппиус была одним из ведущих критиков журналов «Новый путь», «Весы», «Русская мысль». Попытка создать галерею современных «общественных типов» нашла отражение в романах «Чертова кукла» (1911) и «Роман-царевич» (1913). К Октябрьской революции Гиппиус отнеслась резко враждебно, видя в ней «разрушение, обвал всей культуры». В 1920 г. вместе с Мережковским они нелегально перешли польскую границу и впоследствии обосновались в Париже. В мемуарах «Живые лица» Гиппиус запечатлела свои встречи с известными писателями серебряного века.
404
Иван Иванович и черт. — Печатается по изд.: Золотое руно. 1906. № 2.
К теме инфернальной беседы с чертом обращался М. Горький в своих рассказах «Черт», «Еще о черте».