Сказки для взрослых
Шрифт:
Придворный художник и лучший в округе портретист за эти пару дней умудрились написать, поистине, необычайные шедевры. С огромных картин в полный рост на поэта смотрели одновременно несколько Цариц. Одна стояла в откровенной позе, кокетливо отклячив попку вверх. Другая, гордо восседала на троне, широко раскинув ноги в разные стороны, короной прикрывая свой оголённый стыд. Ещё одна Царица с такой преданностью и любовью смотрела на поэта, что в её глазах блестели слёзы абсолютного счастья. Со стен, напротив, у окна, смотрели также на поэта и скачущая на коне верхом отважная и смелая Царица, разящая противника стальным мечом, и скромная невеста в белом платье, клявшаяся в верности у алтаря пред одноногим, одноруким женихом.
От пристальных, лукавых, острых, нежных взглядов, поэт трезвел, ревел, страдал, на стены бросался и твёрдым «хреном» тёрся о картины. А после, от любви опять пьянел и бил посуду в знак протеста, активно требуя от нарисованных Цариц – немедленно ожить, сойти с картин и одарить его трепещущей, горячей, настоящей плотью! Но те, не вняв его мольбам, по-прежнему, не выходя за рамки, с картин игриво и дразня, подбрасывали в пламя страсти «палки».
На третий день он стал потихонечку сходить с ума и чувствовать себя Султаном в центре царского гарема, в котором пять послушных жён его безумно возбуждали, а вот войти в прекрасные тела они ему не позволяли.
Стимулирование творческой потенции методом картинно-визуального возбуждения полового аппетита во время острого сексуального голодания и принудительного воздержания «пациента» дало ощутимые результаты уже на первой неделе. Поэт, как механическая рифмомашина, пыхтя от возбуждения, без устали строчил любовные послания Царице, но каждый раз вместо ожидаемой «награды» он получал всё новые и нелепые замечания. То ей не нравился стиль слога, то её пугал его неистовый напор, то бесхарактерность её – как ГЕРОИНИ, то, в принципе, весь стих от самого начала до конца.
Ему с большим трудом удавалось сдерживать в себе самообладание и растущее не по дням, а по часам, рвущееся наружу и уже капающее с конца, возбуждение. Однако, одна только мысль об обещанном Царевной «королевском сексе», придавала поэту силы и заряжала его неиссякаемым терпением и трудолюбием.
Осознание того, что он не герой её романа, а всего-навсего ОБЫКНОВЕННЫЙ ПРИДВОРНЫЙ СОЛОВЕЙ С ПОДРЕЗАННЫМИ КРЫЛЫШКАМИ, ЗАПЕРТЫЙ В ЗОЛОТОЙ КЛЕТКЕ И СЛУЖАЩИЙ ЛИШЬ ТОЛЬКО ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ УБЛАЖАТЬ САМОЛЮБИЕ ХОЗЯЙКИ, РАСПЕВАЯ ЕЙ ХВАЛЕБНЫЕ ПЕСНИ – ЗА ХЛЕБНЫЕ КРОШКИ С ЦАРСКОГО СТОЛА, пришло в его голову лишь только тогда, когда в окно его комнаты неожиданно влетел бывший попугай Царевны. Поэт тут же начал припоминать, что Царица выкинула попугая из дворца, обвинив его в ограниченности и однообразии своих речей, сразу после того, как только поэт посвятил Царевне первые стихи. За считанные секунды в голове поэта сложились в логическую цепь все последние события, связанные с его неудачными попытками заполучить Царицу, и ему стало всё предельно ясно.
– Пррривет, дурррак! – поприветствовал попугай поэта и хрипло закряхтел, имитируя смех.
– Привет, бывшая царская попка, – ответил поэт и положил перед разноцветной птицей огромное спелое яблоко. – Угощайся, мой мудрый друг и мой «коллега» по несчастью. Если бы не ты, то я так и не прозрел бы до самой смерти и наивно продолжал бы слепо верить в искренность Царевны и ждать от неё близости пока не сдох бы в этой золотой клетке от спермотоксикоза.
Услышав в свой адрес слова «сдох» и «спермотоксикоз», попугай поперхнулся и, выпучив на поэта испуганный глаз, перестал клевать яблоко.
– Не бойся! – засмеялся поэт, – это я не про тебя, а про себя.
Но попугай, решив не рисковать, оторвал крупный кусок от яблока и, обильно брызнув помётом на стекло, выпорхнул в окно.
Ну, а поэт, схватившись за перо, царапать принялся прощальное письмо:
Царрица – мррразь!
Поэт – дуррак!
Стихи – как голубиные какашки!
Я высирал из жопы, как мудак,
Надеясь на Царицыны поблажки.
Теперь насрать и на любовь,
Склевали все мои надежды скучные вороны,
Я выпущу из вены кровь,
Раз не судьба услышать мне в постели царской – стоны.
Аккуратно сложив письмо пополам, и подписав на нём: «МОЕЙ ЦАРИЦЕ», поэт разбил кувшин о самую красивую картину и, легонько потерев рукой об осколки, начал притворно корчиться от боли, размазывая по руке каплю крови, вытекшую из царапины.
Прибежавшие на шум слуги оттащили поэта от осколков кувшина и в тот же час доложили обо всём Царице.
На следующее утро, многократно и вдумчиво перечитав прощальное письмо, разочарованная Царица предположила, что поэт окончательно сошёл с ума от любви к ней и вместо того, чтобы писать о ней хорошие стихи, будет теперь постоянно пытаться испачкать своей кровью её красивый дворец. Погоревав немного о потраченном времени, Царица приказала выкинуть этого несостоявшегося поэта и суицидника из дворца и срочно найти на его место какого-нибудь нового, молодого, неизвестного, но талантливого парня.
Оказавшись на свободе, поэт первым делом отыскал попугая Царицы, приручил его, и стали они вместе жить-поживать да чужое добро наживать. Стихи писать он больше не мог, а с одной ногой, с одной рукой, с одним глазом и одним ухом честно зарабатывать на жизнь он был не в состоянии. Вот и пришлось смастерить ему вместо ноги костылик, вместо второй руки приделать железный крюк, на выколотый глаз натянуть повязку, а оторванное ухо закрыть треуголкой, придумать себе новое имя, посадить попугая на плечо и начать ПИРАТСТВОВАТЬ.
КОМАРИЩЕ
В одной маленькой, ГЛУХОЙ, как тетеря, деревеньке жила-была СЛЕПАЯ, как крот, девочка. Местные мужики с удовольствием пользовались её недугом, а вместе с тем, и её не по годам зрелой физиологией, и водили её по очереди в лес насиловать. Наказание они за своё пристрастие понести не боялись, так как не могла она опознать обидчиков её девичьей чести, а судмедэкспертизы в то время ещё не было.
Однажды гуляла она по лесу, новых приключений себе на жопу искала, да грибы с ягодами на пропитание. Причём, что грибы, что ягоды, она всегда наугад рвала и по вкусу определяла – ядовитые или нет, оттого она часто из леса ни одна возвращалась, а с галлюцинациями.
А комары, в тех местах, уж больно лютые водились и не по возрасту здоровенные. Из кошек и собак кровь своим хоботком, как алкогольный коктейль, через соломинку за один затяг высасывали. За это их народ «летающими слонами» величал и «вампирами беззубыми». Учуяли они кровь молодую девичью, набросились на неё со своими хоботками востроносыми. Вонзились в неё, и давай из неё соки отсасывать и кровеносными сосудами «закусывать»… А она по опыту горькому, да по привычке безвыходной, расслабилась и отдалась им без сопротивления, как перед маньяками безжалостными. Лежит на спине, ноги раздвинула, руки раскинула, хнычет тихонечко, комаров не прихлопывает, лишь боль от укусов терпеть пытается. Растрогался король комариный от такой безропотной жертвенности, сжалился над девочкой, отогнал от неё свою комариную оргию и запищал человеческим голосом: