Сказки и были Безлюдных пространств
Шрифт:
Кирилка и я сообразили одинаково. Прыгнули к другому концу! Дернули, натянули проволоку перед мужиками в беретах!
Грохот, вопли, ругань! А Коптилка с котом Аликом на руках убегал все дальше, дальше, скрылся за трансформаторной будкой.
Дай Бог ему удачи…
Мы торопливо отступили на асфальт. Свалка и бетонные заборы исчезли. Шоссе сделалось прямым, как стальная лента. По сторонам стояли аккуратные подстриженные клены.
Мы пошли не по асфальту, а по тропинке рядом с кленами. Все равно Дорога… Или уже не Дорога? Ведь мы износили все железные
— Локки, надень свою накидку, — велел Голован. — Здесь цивилизация.
Локки сказал, что это «ц-дурацкая циви-вилизация», но послушался.
— Люди, подождите. Надо посоветоваться, — вдруг остановил нас Доня. Он был теперь не в прежней потрепанной одежде, а почему-то в полосатой пижаме. Она была ему мала, смешно торчали худые щиколотки.
— Люди, — повторил Доня. — Возникла непредсказуемая ситуация… Хотя, возможно, и предсказуемая, но… Мы как-то неожиданно отрываемся друг от друга. Да, видимо, мы пришли. Пора… Но давайте тогда хотя бы попрощаемся заранее. Неизвестно, кто следующий. И увидимся ли потом…
Все было неизвестно. И грустно. И непонятно. И, конечно, следовало на всякий случай попрощаться.
Но не удалось. С визгом застопорила на обочине серебристая «Лада». Выскочила из машины очень красивая, очень взволнованная женщина.
— Доник! Ты с ума сошел! Посмотри на папу, у него больное сердце!
У открытой дверцы стоял мужчина. Не старый, но лысый. Суетливо протирал платком очки.
— Папа, ты только не нервничай, — быстро сказал Доня. — Ситуация под контролем.
— Хорош контроль! — Женщина вцепилась в Донино плечо. — Мы думали, ты уже взрослый мальчик, а ты… Сбежать из больницы! Поставить на голову весь персонал!
— Потому что я здоров!
— Врачи лучше знают, кто здоров, а кто нет! Тебе необходим реабилитационный период!.. Дети, где вы его нашли?!
— Можно сказать, случайно, — уклончиво отозвался Голован.
— Спасибо вам большое! Ардональд, в машину!
Не успел бедный Доня опомниться, как оказался в кабине. Дверца — хлоп! Машина — ф-р-р… И не стало с нами Дони Маккейчика.
Потом шагали мы вдоль асфальта часа два. Ужасно хотелось есть. Минька догнал каких-то туристов, выпросил у них батон. Наврал, что возвращаемся из похода и не рассчитали запас продуктов, съели, мол, вчера последние. Один батон на шестерых — это слону дробина. Ну, подкрепились слегка и потопали снова. И каждый думал: что случится дальше? Как? С кем?
«Грустно будет шагать одному, когда все остальные уйдут», — думал я. И тосковал заранее. Потому что был уверен: последним останусь я.
Но все получилось не так.
Асфальт превратился в белую кремнистую дорогу, а друзья мои исчезли.
— Беги к автобусу! Скорее!
И я побежал к автобусу, который ярко желтел впереди под горячим солнцем. Я мчался и уже тоскливо знал, что будет сейчас.
И засвистело. И — тьма…
Потом все говорили, что мне повезло необъяснимо. Мина взорвалась в нескольких метрах, но все осколки — через голову. Только шарахнуло взрывной волной. Так шарахнуло, что я со всякими контузиями и сотрясениями провалялся два месяца. Сперва в южном госпитале, потом в нашей городской больнице.
В школу пошел только в октябре.
Конечно, на больничных койках мне казалось, что все случившееся — сон и бред. После такого взрыва чего только не покажется!
Но тогда откуда взялась песня, которая то и дело всплывала в памяти?
Над землей заря алеет, Время звезды рассыпать. Мальчик вовсе не болеет, Мальчик просто хочет спать…Разве бывает, что песня сочиняется в голове сама собой?
Было или не было?
Не осталось никаких доказательств. Там, на обочине Дороги, мы легкомысленно бросили рюкзаки и забыли вынуть из их карманов кораблики — подарок Рыкко.
Но оказалось, есть вещи, которые не теряются.
Девочка, с которой я давно еще подружился в кружке, принесла мне в больницу книгу «Фрегаты, бриги, шхуны». Об устройстве парусных судов. Я листал ее, разглядывал чертежи и рисунки, вспоминал золотой и черный клипера (были они или приснились?), и на одеяло мне упал из книги кораблик. Плоский, вырезанный из бумаги. Темно-синий с одной стороны, серо-желтый — с другой.
Я не спал целую ночь, а наутро позвонил из больничного вестибюля девочке:
— Слушай, это ты вложила в книгу закладку-кораблик?
— Нет, я даже не видела такую…
— Тогда откуда она?!
— Рындик, да что ты так разволновался? Книга же библиотечная, кто угодно мог положить закладку.
Но я уже знал, кто…
А потом была поставлена последняя точка. Меня навестил Минька Порох!
Ушли последние сомнения. Ведь Миньку-то до моей поездки в станицу Краснотуманскую я совершенно не знал! И он меня…
Минькина левая рука была в гипсе.
Мы сели в больничном вестибюле на скамью, и я сразу спросил:
— Всё помнишь?
Он похлопал белыми ресницами и тихонько сказал:
— Конечно… Только тебе, наверно, про это нельзя, ты еще больной…
Можно или нельзя — какая разница? Все равно никуда не денешься от того, что было. Да и зачем?
— Минька, только давай никому ни слова про это.
— Ладно. Я и так…
Оказалось, он живет недалеко от нас и учится в соседней школе. Вот странно. Там, на астероидах, мы столько болтали обо всем, но не сообразили, что на Земле были соседями…
Впрочем, хватало и других странностей. Наша школа находилась не в Техническом переулке, а на углу Партизанской и Смоленской. Клуб, где наш судостроительный кружок, назывался почему-то не «Парус», а «Бригантина». И в комнатах у нас были не привычные голубые, а серо-желтые обои. Возможно, после взрыва у меня кое-что перепуталось в голове… Ну и наплевать! Главное, что Минька был рядом!
Оказалось, что в первых числах сентября Миньку на Касловском шоссе сбила легковая машина. Но не насмерть. Две недели он ходил с загипсованной рукой. А студентку, которая выгнала его с урока, после того случая чуть не исключили из института. Когда меня выписали, мы с Минькой сделались неразлучными. Девочка даже порой сердилась на меня: