Сказки русских писателей

Пушкин Александр Сергеевич

Игоша не успел окончить, как нянюшка вошла ко мне в комнату; Игоша не прост молодец, разом лыжи навострил; – а нянюшка на меня: «Ах ты проказник, сударь! зачем изволил игрушки сронить? Вот ужо тебя маменька».

– Нянюшка! не я уронил игрушки, право не я, это Игоша.

«Какой Игоша, сударь, – еще изволишь выдумывать».

– Безрукий, безногий, – нянюшка.

На крик прибежал батюшка, я ему рассказал все как было, он расхохотался – «изволь, дам тебе валежки, отдай их Игоше».

Так я и сделал. Едва я остался один, как Игоша явился ко мне, только уже не

в рубашке, а в полушубке. «Добрый ты мальчик, – сказал он мне тоненьким голоском, – спасибо за належки; посмотри-ка, я из них себе какой полушубок сшил, вишь какой славный!» – и Игоша стал повертываться со стороны на сторону и опять к столу, на котором нянюшка поставила свой заветный чайник, очки, чашку без ручки, и два кусочка сахару, – и опять за салфетку и опять ну тянуть.

«Игоша! Игоша!» – закричал я, – «погоди, не роняй – хорошо, мне один раз прошло, а в другой не поверят; скажи лучше, что тебе надобно?»

– А вот что, – сказал он густым басом, – я твоему батюшке верой и правдой служу, не хуже других слуг ничего не делаю, а им всем батюшка к празднику сапоги пошил, а мне маленькому, – прибавил он тоненьким голоском, – и сапожишков нет, на дворе днем мокро, ночью морозно, ноги ознобишь... – и с сими словами Игоша потянул за салфетку, и полетели на пол и заветный нянюшкин чайник, и очки выскочили из очешника, и чашка без ручки расшиблась, и кусочек сахарца укатился...

Вошла нянюшка, опять меня журить; я на Игошу, она на меня. «Батюшка, безногий сапогов просит», – закричал я, когда вошел батюшка. – Нет, шалун, – сказал батюшка, – раз тебе прошло, в другой раз не пройдет; этак ты у меня всю посуду перебьешь; полно про Игошу-то толковать, становись-ка в угол.

«Не бось, не бось», – шептал мне кто-то на ухо, – «я уже тебя не выдам».

В слезах я побрел к углу. Смотрю: там стоит Игоша; только батюшка отвернется, а он меня головой толк да толк в спину, и я очутюсь на ковре с игрушками посредине комнаты; батюшка увидит, я опять в угол; отворотится, а Игоша снова меня толкнет.

Батюшка рассердился. «Так ты еще не слушаться?» – сказал он, – «сей час в угол и ни с места».

– Батюшка, это не я – это Игоша толкается.

«Что ты вздор мелешь, негодяй; стой тихо, а не то на целый день привяжу тебя к стулу».

Рад бы я был стоять, но Игоша не давал мне покоя; то ущипнет меня, то толкнет, то сделает мне смешную рожу – я захохочу; Игоша для батюшки был невидим – и батюшка пуще рассердился.

«Постой», – сказал он, – «увидим, как тебя Игоша будет отталкивать», – и с сими словами привязал мне руки к стулу.

А Игоша не дремлет: он ко мне и ну зубами тянуть за узлы; только батюшка отворотится, он петлю и вытянет; не прошло двух минут – и я снова очутился на ковре между игрушек посредине комнаты.

Плохо бы мне было, если бы тогда не наступил уже вечер; за непослушание меня уложили в постель ранее обыкновенного, накрыли одеялом и велели спать, обещая, что завтра, сверх того, меня запрут одного в пустую комнату.

Ночью, едва нянюшка загнула в свинец свои пукли, надела коленкоровый чепчик, белую канифасную кофту, пригладила виски свечным огарком, покурила ладаном и захрапела, – я прыг с постели, схватил нянюшкины ботинки и махнул их за окошко, проговоря вполголоса: «вот тебе, Игоша».

– Спасибо! – отвечал мне со двора тоненький голосок.

Разумеется, что ботинок назавтра не нашли, – и нянюшка не могла надивиться, куда они девались. Между тем батюшка не забыл обещания и посадил меня и пустую комнату, такую пустую, что в ней не было ни стола, ни стула, ни даже скамейки.

«Посмотрим», – сказал батюшка, – «что здесь разобьет Игоша!» – и с этими словами запер двери.

Но едва он прошел несколько шагов, как рама выскочила и Игоша с ботинкой на голове запрыгал у меня по комнате: «Спасибо! спасибо!» – закричал он пискляво, – «вот какую я себе славную шапку сшил!»

– Ах! Игоша! не стыдно тебе! я тебе и полушубок достал, и ботинки тебе выбросил из окошка, – а ты меня только в беды вводишь!

«Ах ты, неблагодарный», – закричал Игоша густым басом, – «я ли тебе не служу», – прибавил он тоненьким голоском, – «я тебе и игрушки ломаю, и нянюшкины чайники бью, и в угол не пускаю, и веревки развязываю; а когда уже ничего не осталось, так рамы бью; да к тому ж служу тебе и батюшке из чести, обещанных харчевых не получаю, а ты еще на меня жалуешься, правду у нас говорится, что люди самое неблагодарное творение! Прощай же, брат, если так, не поминай меня лихом. К твоему батюшке приехал из города немец, доктор, попробую ему послужить; я уж и так ему стклянки перебил, а вот к вечеру после ужина и парик под бильярд закину – посмотрим, не будет ли он тебя благодарнее...»

С сими словами исчез мой Игоша, и мне жаль его стало.

С.Т. Аксаков

Аленький цветочек

(Сказка ключницы Пелагеи)

В некиим царстве, в некиим государстве жил-был богатый купец, именитый человек.

Много у него было всякого богатства, дорогих товаров заморских, жемчугу, драгоценных камениев, золотой и серебряной казны; и было у того купца три дочери, все три красавицы писаные, а меньшая лучше всех; и любил он дочерей своих больше всего своего богатства, жемчугов, драгоценных камениев, золотой и серебряной казны – по той причине, что он был вдовец и любить ему было некого; любил он старших дочерей, а меньшую дочь любил больше, потому что она была собой лучше всех и к нему ласковей.

Вот и собирается тот купец по своим торговым делам за море, за тридевять земель, в тридевятое царство, в тридесятое государство, и говорит он своим любезным дочерям:

«Дочери мои милые, дочери мои хорошие, дочери мои пригожие, еду я по своим купецким делам за тридевять земель, в тридевятое царство, тридесятое государство, и мало ли, много ли времени проезжу – не ведаю, и наказываю я вам жить без меня честно и смирно, и коли вы будете жить без меня честно и смирно, то привезу вам такие гостинцы, каких вы сами захотите, и даю я вам сроку думать на три дня, и тогда вы мне скажете, каких гостинцев вам хочется».