Сказки (с иллюстрациями)
Шрифт:
Они быстро запрыгали вверх по лестнице и вернулись с двумя скорлупами кокосового ореха, обшитыми внутри кожей, и ловко надели их старухе на ноги.
Хромоты и ковыляния как не бывало. Она отбросила — клюку и с большой быстротой заскользила по стеклянному полу, таща за руку Якоба. Наконец старуха — остановилась в комнате, в которой было много всякой утвари, так что она, пожалуй, походила на кухню, хотя столы красного дерева и диваны, застланные роскошными коврами, больше подобали парадным апартаментам.
— Садись, — очень ласково сказала старуха, подталкивая его в угол дивана и задвигая столом, чтобы он не мог вылезть. — Садись, тебе пришлось нести большую тяжесть, человечьи головы не так уж легки, не так уж легки.
— Ну и чудно же вы говорите, бабушка, — воскликнул мальчуган, — я, правда, устал, но
— Ну, это неверно, — засмеялась старуха, подняла на корзине крышку и, схватив за вихор, вытащила оттуда человечью голову.
— Мальчуган опешил; от страха он не мог понять, что случилось, но сразу подумал о матери: если прослышат про человечьи головы, решил он, то станут, конечно, винить мою мать.
— Погоди, я дам тебе что-нибудь в награду за то, что ты такой послушный, — пробормотала старуха, — потерпи минутку, сейчас сварю тебе такого супцу, что ты его всю жизнь помнить будешь. — Так она оказала и снова свистнула. Сначала прибежало много морских свинок, одетых по-человечьи; на них были повязаны кухонные фартуки, а за пояс заткнуты уполовники и кухонные ножи; за ними прибежала вприпрыжку толпа белок; ходили они на задних лапках, на них были широкие шаровары, а на голове зеленые бархатные шапочки. Это, верно, были поварята, потому что они очень ловко карабкались вверх по стенам и спускались вниз с сковородками и мисками, яйцами и маслом, травами и мукой и несли все это к очагу; а возле то и дело сновала взад и вперед старуха в своих туфлях из скорлупы кокосовых орехов, и мальчуган видел, что она очень старается сварить ему суп повкусней. Теперь огонь затрещал веселей, сковорода задымилась и зашипела, по комнате распространился вкусный запах, а старуха бегала взад и вперед, белки и морские свинки вслед за ней, и каждый раз как она проходила мимо очага, она совала свой длинный нос в котелок. Наконец все закипело и заклокотало, от котелка повалил пар, а пена брызнула на огонь. Тогда она сняла котелок, вылила содержимое в серебряную миску и поставила ее перед Якобом.
— Так, сынок, так, — сказала она, — вот покушай супцу и получишь все, что тебе так во мне понравилось. Станешь сам искусным поваром, ведь надо же чем-то быть, а вот травки, травки-то тебе нипочем не найти; отчего не было ее в корзине у твоей матери? Мальчуган не понимал как следует, что она говорила, и тем внимательнее смотрел он на суп, который очень ему понравился. Мать не раз потчевала его лакомыми кушаньями, но ничего еще не приходилось ему так по вкусу. От супа исходил тонкий запах трав и кореньев; сам он был кисло-сладкий на вкус и очень наваристый. Пока он доедал последние капли изысканного блюда, морские свинки зажгли арабское куренье, от которого по комнате пошли голубоватые клубы. Клубы эти все сгущались и сгущались и оседали; запах курения действовал на мальчугана как дурман; сколько бы он ни твердил себе, что пора обратно к матери, каждый раз, как только он собирался с духом и хотел встать, он снова погружался в дремоту, а под конец и вправду заснул на диване у старухи.
Странные сны привиделись ему. Ему чудилось, будто старуха сняла с него платье и одела в беличью шкурку. Теперь он мог прыгать и лазить не хуже белки; он познакомился с остальными белками и морскими свинками, и оказалось, что они народ весьма учтивый и воспитанный; вместе с ними нес он службу у старухи. Сначала он допускался только до обязанностей чистильщика сапог, то есть он должен был смазывать маслом и начищать до блеска кокосовые орехи, которые старуха носила вместо башмаков. С этим делом он справлялся ловко, так как в отцовском доме его не раз засаживали за такую работу;.приблизительно через год (так снилось ему дальше) он был допущен до более тонкой работы, а именно: ему приказано было вместе с другими белками ловить пылинки, плясавшие в солнечном луче, а наловив достаточное количество, просеивать их через частое сито. Хозяйка считала солнечные пылинки за самое нежное, что есть на свете, а так как она не могла жевать как следует, потеряв последние зубы, то ей пекли хлеб из солнечных пылинок.
Еще через год его перевели в число тех слуг, что собирали питьевую воду для старухи. Не подумайте, что она приказала вырыть колодец или приготовить во дворе бочку для дождевой воды; дело было поставлено гораздо тоньше: белкам, а с нами и Якобу, приходилось скорлупками лесных орехов вычерпывать росу из роз — он а-то и служила старухе питьевой водой. А так как старуха пила весьма много, то водоносам приходилось туго. Через год его приставили к работе по дому; на нем лежала обязанность держать в чистоте полы; а так как они были стеклянными и на них заметно было даже дыхание, то работа эта была не легкая. Они терли полы щетками и, привязав к ногам старую суконку, ловко скользили по комнате. На четвертый год он был, наконец, определен на кухню. Это была почетная должность, до которой допускали только после долгих испытаний. Там Якоб из поваренка дослужился до старшего повара-паштетника и достиг таких небывалых знаний и умения во всем, касающемся поварского искусства, что часто сам себе дивился; все он постиг, все научился быстро и вкусно готовить, самые замысловатые кушанья, паштеты, в которые входили двести разных приправ, овощные супы из всех существующих на свете травок.
Так примерно протекли на службе у старухи семь лет; и вот как-то раз она собралась уходить, сняла свои кокосовые башмаки и вооружилась корзиной и клюкой, а ему приказала ощипать курочку, нафаршировать травами и, вкусно подрумянив, к ее приходу зажарить. Он приготовил ее по всем правилам поварского искусства. Свернул шею, ошпарил кипятком, ловко ощипал, поскоблил кожу, так что та стала гладкой и нежной, и выпотрошил курочку. Потом принялся собирать травы для начинки. На этот раз он увидал в кладовой, где хранились травы, стенной шкафчик, дверцы которого были приоткрыты и которого он раньше не замечал. Любопытствуя узнать, что в нем, подошел он поближе, и — глядь! — там стояло много корзиночек, от которых исходил приятный крепкий запах. Он открыл одну и нашел травки совсем особой формы и цвета. Стебель и листья были голубовато-зеленые, а на конце сидел огненно-красный цветочек с желтой каймой; в раздумье разглядывал и нюхал он цветок, от которого струился тот же крепкий аромат, которым благоухал суп, сваренный ему когда-то старухой. Но запах был так силен, что он чихнул, стал чихать сильней и наконец совсем расчихался и проснулся.
Он лежал на старухином диване и с удивлением оглядывал комнату. «Ну могут же привидеться такие сны, прямо как наяву, — подумал он. — Я мог бы поклясться, что я — жалкая белочка, вожу дружбу с морскими свинками и прочим зверьем и что в то же время я сделался искусным поваром. Ну и посмеется же мать, когда я ей все расскажу! Только, пожалуй, она заругает меня, что я заснул у чужих, вместо того чтобы помогать ей на рынке». При этой мысли он поднялся, собираясь уходить; все тело у него еще одеревенело от она, особенно шея, — он не мог как следует вертеть головой; он даже сам на себя усмехнулся, что он такой сонный, так как ежеминутно, не успевая спохватиться, тыкался носом в шкаф или в стену, а когда быстро оборачивался, стукался носом о дверной косяк. Белки и морские свинки с визгом бегали вокруг него, словно хотели увязаться за ним; уже стоя на пороге, он позвал их с собой, ведь все это были славные зверюшки. Но они быстро покатились на своих ореховых скорлупках обратно в дом, и только издали доносился их визг.
Старуха завела его в довольно отдаленную часть города, и он едва выбрался из узких улочек, да к тому же там еще была толчея, ибо, как ему сдавалось, где-то поблизости появился карлик; то и дело слышались крики: «Эй, взгляните-ка на уродца-карлика! Откуда взялся такой карлик? Ну и длинный же у него нос, а голова совсем ушла в плечи, а руки какие темные и безобразные!» В другое время он бы сам побежал за народом, потому что больше всего на свете любил глазеть на великанов и карликов или на необычайные заморские наряды, но сейчас ему надо было торопиться к матери.
Когда он пришел на базар, на него напал страх. Мать сидела еще там, и в корзине у нее было порядочно плодов, значит, он проспал не очень долго, но уже издали она показалась ему очень печальной: она не зазывала проходивших покупателей, а сидела, подперев голову рукой, и когда он подошел поближе, ему почудилось, будто она бледнее обычного. Он медлил, не зная, как поступить; наконец собрался с духом, подкрался к ней сзади, ласково положил ей руку на плечо и сказал: