Сказки (с иллюстрациями)
Шрифт:
Мужчин насмешил этот рассказ, но студент продолжал:
— Я был слишком мал тогда, чтобы понять, что все это неправда и выдумка. Я не боялся самой большой охотничьей собаки, всех своих товарищей по играм побеждал в борьбе, но, попадая в темную комнату, я зажмуривал глаза, — мне казалось, что сейчас мертвец подкрадется ко мне. Дошло до того, что я не соглашался один и без свечи выйти из комнаты, если снаружи было темно; и сколько раз потом наказывал меня отец, когда замечал во мне эту дурную привычку! Но еще долгое время я не мог побороть в себе этот детский страх, а виновата в этом только моя глупая кормилица.
— Да, это настоящее преступление, — заметил егерь, — набивать детскую голову такими суевериями. Могу вас уверить, что я знавал смелых и мужественных людей, егерей, которые не побоялись бы встретить трех врагов; когда же случалось им по ночам в лесу подкарауливать дичь или браконьеров, на них вдруг нападал страх: дерево
— И не только для детей считаю я крайне вредными и глупыми такого рода рассказы, — возразил студент, — а вообще для каждого: ну разве станет разумный человек рассуждать о поведении и естестве тех, что существуют только в мозгу глупца? Только там они и появляются, а больше нигде. Но вреднее всего действуют эти рассказы на деревенских жителей. Там глубоко и нерушимо верят в глупости такого рода и веру эту поддерживают на посиделках и в кабаках, где люди тесно усаживаются в кружок и прерывающимся от страха голосом рассказывают друг другу самые ужасные истории.
— Да, господин, — возразил извозчик. — Вы, пожалуй, правы, — не одна беда стряслась по милости этих рассказов; моя родная сестра лишилась из-за них жизни самым ужасным образом.
— Как так? Из-за таких рассказов? — воскликнули с удивлением слушатели.
— Да, именно из-за таких рассказов, — продолжал тот. — В деревне, где жил наш отец, тоже существует обычай зимними вечерами собираться женщинам и девушкам всем вместе и прясть. Молодые парни приходят тоже и рассказывают всякую всячину. Раз вечером заговорили как-то о привидениях и о выходцах с того света, и один парень рассказал о старом лавочнике, умершем десять лет тому назад, но не нашедшем покоя в могиле. Каждую ночь он сбрасывает с себя землю, выходит из могилы и медленно крадется, покашливая, как он это делал при жизни, к своему прилавку; там он развешивает сахар и кофе и при этом бормочет:
Три четверти фунта в полночный час Потянут к полудню фунт как раз.Многие уверяли, что видели его, и девушки и женщины были сильно напуганы. Но моя сестра, девушка лет шестнадцати, захотела быть умнее других и заявила: «А я ничему этому не верю; кто умер, тот уж больше не вернется!» Она сказала это, но, к сожалению, не была убеждена в этом, и ей случалось прежде бояться всего этого. Тогда один из молодых людей сказал: «Если ты так думаешь, ты его не испугаешься; его могила всего в двух шагах от могилы недавно умершей Кетхен. Осмелься, пойди на кладбище, сорви с могилы Кетхен цветок и принеси нам его, — тогда мы поверим, что ты не боишься лавочника».
Сестре моей стало стыдно, что над ней будут смеяться, поэтому она сказала: «О, мне это ничего не стоит, какой же вам принести цветок?»
«Во всей деревне нигде не цветут подснежники, кроме как на кладбище; поэтому принеси нам оттуда букет подснежников», — отвечала одна из ее подруг.
Она встала и пошла, и все мужчины похвалили ее за храбрость, но женщины качали головой и говорили: «Только бы это благополучно сошло!» Моя сестра направилась к кладбищу; ярко светил месяц, и ей стало страшно, когда часы пробили двенадцать, и она открыла калитку кладбища.
Она перешагнула через много знакомых могильных холмиков, а на сердце у нее становилось все страшнее и страшнее, чем ближе она подходила к белым цветам Кетхен и к могиле лавочника, встававшего по ночам из гроба.
Но вот она дошла; дрожа от страха, опустилась она на колени и стала рвать цветы. Тут ей показалось, что где-то совсем близко раздался шорох; она оглянулась; в двух шагах от нее с могилы взлетала земля, и медленно поднялась из нее какая-то фигура. Это был бледный человек в белом колпаке. Сестра испугалась; она еще раз взглянула в ту сторону, чтобы убедиться, не ошиблась ли; когда же человек из могилы обратился к ней и гнусавым голосом сказал: «Добрый вечер, девушка, откуда так поздно?» — на нее напал смертельный страх; она вскочила, побежала через могилы обратно и, вне себя, рассказала о том, что видела, после чего так ослабела, что домой ее пришлось отнести на руках. И разве помогло нам, когда мы на другой день узнали, что это был могильщик, копавший там могилу и заговоривший с моей бедной сестрой? Прежде даже чем она узнала, что это был могильщик, у нее сделалась горячка, от которой она и умерла через три дня. Цветы для своего погребального венка она нарвала себе сама.
Извозчик замолчал, и слеза повисла у него на ресницах; остальные же с участием глядели на него.
— Значит, бедный ребенок умер именно от этого суеверия, — сказал молодой золотых дел мастер. — Мне вспомнилось по этому случаю предание, которое я охотно расскажу вам и которое, к сожалению, также печально кончается.
Стинфольская
Много лет тому назад на одном из скалистых шотландских островов жили в счастливом согласии два рыбака. Оба они были холостые, родных у них не было, и их общая работа, хотя они и делали ее по-разному, кормила их обоих. Они были приблизительно одного возраста, но по внешности и по душевному складу были так же различны, как орел и тюлень.
Каспар Штрумпф был низенький и толстый человечек, с широким, жирным и круглым, как луна, лицом и добрыми смеющимися глазами, которым, казалось, были чужды тоска и забота. Он был не только жирен, но также сонлив и ленив, — поэтому на его долю приходилась домашняя работа: он пек хлеб, готовил обед, плел сети как для собственного употребления, так и на продажу, и обрабатывал их небольшое поле. Его товарищ был полная противоположность ему: длинный и худой, со смелым ястребиным профилем и зоркими глазами, он был известен как самый предприимчивый и удачливый рыбак, самый бесстрашный охотник за морскими — птицами и их пухом, самый трудолюбивый земледелец на всем острове и в то же время как самый жадный до денег торговец на рынке в Кирхуэлле. Но так как товар у него был доброкачественный и продавал он без обмана, то все охотно покупали у него; и Вильм Фальк (так звали его земляки) и Каспар Штрумпф, с которым первый, несмотря на страсть к наживе, охотно делил свои трудом добываемые барыши, не только имели хорошую еду, но и были на верном пути к некоторому благосостоянию. Однако одного благосостояния было мало ненасытной душе Фалька: ему хотелось быть богатым, очень богатым, а так как он со временем понял, что, трудясь обычным образом, не скоро добьешься богатства, ему пришла в голову соблазнительная мысль достичь богатства при помощи какого-нибудь необыкновенного счастливого случая; и когда, наконец, эта мысль окончательно овладела его смятенной душой, она закрылась для всего остального, и он заговорил об этом с Каспаром Штрумпфом как о деле решенном. Каспар же, для которого каждое слово Фалька было священно, как евангелие, рассказал о том своим соседям, — и так разнесся слух, что Вильм Фальк или на самом деле продал свою душу дьяволу, или же, во всяком случае, получил «от князя преисподней такое предложение.
Правда, Фальк сначала смеялся над такими слухами, но постепенно ему полюбилась мысль, что какой-нибудь дух со временем откроет ему, где скрыт клад, и он перестал спорить, когда земляки его затевали с ним подобные разговоры. Хотя он по-прежнему занимался своим делом, но с меньшей охотой, и нередко терял большую часть времени, уходившего прежде на рыбную ловлю или на другие полезные работы, в бесплодных поисках приключения, которое сразу помогло бы ему разбогатеть. И на его несчастье, когда он однажды стоял на пустынном берегу и со смутной надеждой глядел на волновавшееся море, словно ожидая от него невесть какого счастья, большая волна, вместе с оторванными водорослями и каменьями, подкатила к его ногам желтый шарик из золота.
Вильм стоял, как околдованный; так, значит, его предчувствие не было пустой мечтой; море дарило ему золото, прекрасное, чистое золото, вероятно, остатки тяжелого слитка, которые волнами были обточены до величины ружейной пули. И вдруг ему стало ясно, что когда-то где-нибудь у этих берегов тяжело нагруженный корабль потерпел крушение и что ему предназначено судьбой извлечь из морских глубин похороненное там богатство. С тех пор эта мысль всецело овладела им; тщательно скрыв свою находку даже от своего друга, чтобы никто другой не мог напасть на след его открытия, он забросил все дела и дни и ночи проводил на берегу, где не закидывал сетей в море, а лишь копал нарочно для того сделанной им лопатой в надежде найти золото. Но он ничего не нашел, кроме бедности, — ведь сам он больше ничего не зарабатывал, а вялых усилий Каспара было недостаточно, чтобы прокормить их обоих. Поиски огромных богатств поглотили не только найденное золото, но постепенно и все имущество холостяков. И как прежде Штрумпф молчаливо принимал от Фалька лучшие куски, так и теперь он молча и безропотно покорился тому, что бесцельная деятельность приятеля лишала его необходимого. А как раз это кроткое терпение товарища и побуждало Фалька продолжать свои неустанные поиски. Но особенно неутомимым делало его то обстоятельство, что, как только он ложился спать и глаза его смыкались, кто-то шептал ему на ухо слово; он слышал его очень явственно, каждый раз это было все одно и то же слово, но он никак не мог его запомнить. Хотя он и не знал, какое отношение к его теперешнему занятию имело это странное обстоятельство, но на душу, подобную душе Фалька, все действует: и это таинственное нашептывание также укрепило в нем веру в то, что ему предстоит огромное счастье, которое он по-прежнему видел лишь в куче денег.