Сказки с крыш
Шрифт:
— Вижу, — кивнула феечка.
— Марш! — приказал волшебник, и, не дожидаясь ответа, синей молнией взлетел ввысь.
Феечка встряхнула крылышками и тоже поднялась в воздух. Руины выглядели так жутко, воздух так пропитался ужасом и страданиями, что любая нормальная феечка улепетывала бы отсюда впереди собственного писка. Любая — но не наша.
…Если б при мне была волшебная палочка, — думала феечка, обдирая бока об узкую щель, я смогла бы стать мышкой или мушкой и пролезть в подвал без проблем. А так придется оставаться самой собой. Уффф!
Вместе с кучкой щебня и мусора она свалилась на пол и оказалась в темной-претемной комнате. В углу плакали и что-то бормотали дети. Феечка видела, как испуганными
— Эй, детеныши! — закричала она так весело, как умела. — Хватит хныкать, посмотрите, какие у меня бабочки!
Щёлк — и стайка розовых мотыльков сорвалась с пальцев феечки и разлетелась по студии, освещая мольберты и покрытые пылью от штукатурки картины. Щелк — и в другую сторону понеслись золотые хвостатые звезды. Феечка лихорадочно вспоминала, можно ли наколдовать новое платьице без волшебной палочки и — о, чудо! — у неё получилось.
— Вас обязательно спасут, чумазая малышня! А пока давайте творить чудеса! Вы умеете? — улыбнулась нарядная, словно с открытки, феечка и расправила крылышки. — Вот ты, лохматый, умеешь?
Зареванный кудрявый мальчуган покачал головой. Феечка сделала строгое лицо:
– Ай-яй-яй, нехорошо обманывать старших! Я знаешь какая старая? Уууу… А если ты не умеешь творить чудеса, откуда у тебя мороженое в кармане? Оп!
Мальчишка неуверенно улыбнулся, ухватив эскимо за палочку. А феечка уже перелетела к следующему ребенку:
— Как тебя зовут, милая? Ну-ка, погромче! Агаа… и ведь ты у нас тоже волшебница! Тебе всегда хотелось иметь котенка, ведь правда? Держи! Когда мы выберемся наружу, папа с мамой подарят тебе живого, честное слово! А теперь давайте все вместе придумывать сказку — жила-была феечка… давайте, это была феечка корабельного флюгера. И этой феечке очень-очень хотелось полететь к морю! И вот, однажды…
Ах, как аплодировали бы такой сказке на большом Осеннем балу! Но и детям она понравилась. Пришлось придумывать дальше. Феечка чувствовала, как вечер сменился ночью, вышла и снова спряталась большая луна. Как хрипят и стонут, грозя обрушиться в любую минуту, измученные камни свода, как кипит наверху работа, как могучая воля волшебника сплетается с исступленным трудом людей. Почувствовав, что дети устали, феечка спела им колыбельную и закружилась над спящими, разгоняя кошмары из их беспокойных снов. Она позволила себе упасть лишь когда свежий воздух ворвался в подвал вместе с утренним солнцем и заботливые руки одного за другим вынесли детей из подвала. Все были живы.
До домика феечку пришлось транспортировать на носилках. Она спала двое суток и ещё неделю не показывалась из домика, впрочем, вкусные приношения принимала охотно — аппетит у бедняжки был зверский. На восьмой день феечка встала как ни в чем не бывало, и, нарядившись — о, казус! — в розовое платьице вместо привычного синего, полетела к себе на флюгер. Она осталась такой же веселой, задорной и чересчур живой (для феечки конечно), ловко ловила ветра и бесстрашно летала в бурю, но никогда больше не смеялась над глупыми и бесполезными феечковыми волшебностями. И повсюду, даже в ванную брала с собой новенькую волшебную палочку — такую миленькую, с перышками и звездами.
…Каждому чуду свой черед…
Двенадцатая сказка
Хозяйку Лавки ненужных вещей на крыше капельку опасались. Все знали — давным-давно она была человеком, да и сейчас выглядела как человек — румяная, пухленькая старушка в пестрой кофте с карманами и вязаной юбке. Только глаза сияют и руки движутся быстро-быстро. Но зато в лавочке у Хозяйки всегда можно было оставить что-то ненужное и получить взамен что-то, что тебе пригодится. Надоели тебе, скажем, чашки, платьице, или плохое настроение — приносишь, глядь, а кому-то не хватало посуды, нарядов или давно хотелось капельку погрустить. Вещи могли ожидать владельцев многие годы и никто (даже сама Хозяйка) не мог в точности рассказать обо всем, что хранится в пыльных шкафах, сундуках и кладовках. Иногда гость сам не знал, отчего он пришел, и долго мялся у порога, оглядывая витрину, перебирал немудрящий товар. Кошки-привратницы звали тогда Хозяйку, и она, снисходительно улыбаясь, выносила из закромов нужную вещь — волшебную флейту, половинку сердечка или ключ от родного дома.
Говорили, что Лавка намного старше Хозяйки. Даже взрослая Фея помнила мутные стекла, отполированный прикосновениями прилавок, запах пряностей и ветхой бумаги, марионетку-пьеро на второй полке у входа и шлем с крылышками, в котором росла герань. Но когда появляется Лавка, почему закрывается, и кому подобает вести торговлю, оставалось для жителей крыши тайной. Или есть или нет.
Нынешняя Хозяйка отжила до последней капли долгую и не самую скверную жизнь. Родилась перед войной, выжила в эвакуации, окончила институт, вышла замуж за надежного человека, родила двух дочурок, слыла прекрасной хозяйкой. Все удавалось маленьким хлопотливым рукам, все ладилось — пироги ли с золотистой масленой корочкой, заплаты на коленках — стежок к стежку, самошитые куклы для дочерей и пушистые свитера для мужа. Её дом вечно был полон гостей, дальних родственников, сослуживцев, детишек. А потом время вышло. Умер муж — очень быстро, без боли, как хорошие люди. Разлетелись в дальние края дочки, увезли ненаглядных внуков. Растерялись куда-то друзья. В довершение бед, дом снесли, и на старости лет пришлось перебираться на новое место в необжитую квартиру.
Она осталась одна-одинешенька. С пустыми, праздными руками — много ли старой женщине надо? Доживала себе, проедала запасы, караулила телефон — вдруг позвонят родные да ненаглядные. Когда ухнули деньги в нехорошем году, покрутилась-покрутилась — и потащила на ближайшую барахолку последние вещи от мужа. Продала, кое-как продержалась, там и дочки любимые подоспели помочь маме. Но барахолка притянула её к себе — так большое бревно, колыхаясь по речке, собирает вокруг себя мелкий сор. Там царили люди обочины, ветхие, брошенные, латаные-перелатаные. Зато они знали цену стоящим вещам и умели дорожить ими. И талант подарить новую жизнь рваной шали, сломанной кукле или треснувшему кувшину, пришелся как нельзя кстати.
Она всегда любила подбирать одинокие, старые вещи, но при муже и дочках стеснялась — засмеют, застыдят. Муж-покойник был, правда, мастеровит, но и он ворчал — зачем портить глаза над штопкой, перешивать старьё? Чай, не голодаем — поди, купи. А её приучили не выбрасывать то, что чинится. И теперь она потихоньку заполняла квартиру спасенным от гибели барахлом. Отмывала, отстирывала, перелицовывала, пришивала хвосты и глаза плюшевому зверью, переряжала грудастых барби в приличные платья, перенизывала старые бусы по-новому. Что-то оставалось в доме, что-то потом продавалось или дарилось. Жаль, мамаши на детской площадке не позволяли ребятне брать «старьё» у незнакомой старухи. Приходилось хитрить — ранним утром оставлять ящик с игрушками прямо в песочнице. К вечеру все исчезало.
Шли годы, она слабела, хуже видела, слышала, удерживала иголку. На барахолке появлялась редко, только чтобы пристроить в хорошие руки любимцев. Остальное за гроши из дома разбирали товарки. Иногда, в солнечные дни хватало сил выползти на промысел по окрестным подъездам, чердакам и, будем честны, помойкам. Всех вещей не спасти, но сколько выйдет — столько и пригодится. Порой ей казалось, что краем глаза она различает на крышах странных существ с крылышками, но рассказывать о них не стоило — не поймут.