Сказки старого Вильнюса II
Шрифт:
— Погоди. Что за тенты? Не припомню таких.
По правде сказать, он и красного дома с русалками не припоминал. А ведь думал, что изучил старый центр до последнего камешка. И кафе на плотах в глаза не видел; с другой стороны, после того как встретил в Старом городе пивную на колесах, которую приводили в движение крутящие педали посетители, и ресторан на платформе, регулярно взмывающий к небу при помощи подъемного крана, зарекся удивляться чудесам виленского общепита.
— Может, ты просто внимания не обращал? Под таким тентом сесть надо, чтобы заметить. Снаружи обычные полосатые, а снизу обшиты осколками зеркал. Или обклеены? Не знаю, что за технология, сделано очень аккуратно, никаких швов. И каждый
— Где ты такое нашла?
— Да много где. Знаешь, сколько раз я останавливалась выпить кофе? Пальцев на руках не хватит сосчитать. И мне показалось, это у вас такой актуальный тренд… А, ну вот, например, на улице Синих Звезд совершенно точно.
— Какой-какой улице?!
— Синих Звезд, — повторила она, принимая из его рук дымящуюся полосатую чашку. — Мне официант название перевел, я потому и запомнила. И потом уж везде просила перевести — официантов, полицейских, просто прохожих. Слушай, какие красивые названия у ваших улиц: улица Лисьих Лап, улица Сиреневых Дев, Вчерашняя улица. Обалдеть. Слов нет. Почему ты мне никогда не рассказывал? Про всякую ерунду писал, а такие штуки — нет. Неужели решил, что мне неинтересно? Обижаешь, братишка.
Подумал: «Не может быть, чтобы все эти люди — официанты, полицейские и прохожие — заранее сговорились между собой разыграть мою сестренку. Значит, что? Совершенно верно, значит, это она сама сочинила, месть за дурацкий трамвай, стало быть, продолжается. Самая элегантная месть, какую только можно вообразить. Молодец, что тут скажешь. Я бы так не сумел».
Хотел сказать: «Ладно, все, хватит, я был дураком, когда послал тебя на трамвай, прости, больше никогда, а теперь, пожалуйста, угомонись». Но Стася была так довольна, так увлечена своей болтовней, что решил не портить ей удовольствие. Пусть выдумывает все, что пожелает. Это гораздо лучше, чем если бы она забилась в угол и дулась до послезавтрашнего утра.
— А на площади Трех Ветров, — говорила тем временем Стася, — у вас сегодня была ярмарка. Ты знал? Так и думала, что нет. Ну ничего, завтра опять будет, до позднего вечера, я спросила. Так что можем пойти вместе после твоей работы. Там продают грушевый сидр, яблочный сыр, пчелиный хлеб и еще какие-то удивительные штуки. И поставили кривые зеркала, только не те, которые делают людей худыми или толстыми, а такие, что изменяют возраст. Не знала, что уже такое изобрели! Теперь ясно, что из меня получится симпатичная старушка, можно не бояться дней рождения. А вот девчонкой я была на редкость противной. Даже не догадывалась насколько!
— Не выдумывай. Ничего не противной. Ты была отличной девчонкой.
— Вредной и упрямой. И ужасной трусихой. Только виду не подавала, а сама, знаешь, всего на свете боялась… Слушай, вот же что с самого начала хотела тебе рассказать. Там, на ярмарке, был такой дедушка с самодельными конфетами. Продавал строго по одной в руки, хоть как его уговаривай, а то бы я и тебе принесла. Объяснил, что его конфеты избавляют каждого от самого страшного страха, поэтому больше одной никак нельзя. Я, конечно, в курсе, что на ярмарке просто так положено — фокусы, шутки, розыгрыши. И дед неплохую рекламу своим конфетам придумал, согласись. Но я, сам понимаешь, все равно купила. И тут же слопала.
— Ну и как твой самый страшный страх?
— Прошел, — невозмутимо сказала Стася. — Раз, и все. Как не было. И теперь я снова могу тебя любить. Прости, что так поздно спохватилась. С другой стороны, я же и не помнила до сегодняшнего дня…
Ушам своим не верил. Понятно, что это — вдохновенная импровизация на ровном месте. Хотя бы потому, что никакой площади Трех Ветров в Вильнюсе нет, ни в центре, ни на окраинах. Но слушал затаив дыхание. «Снова могу тебя любить», — ну надо же. Совершенно неважно, что она имеет в виду, пусть просто говорит. Этого достаточно.
— В дет… — начала было Стася, но на полуслове захлебнулась зевком, столь сладким, что впору было пробормотать: «Ай, ерунда, потом» — и закрыть глаза. Но упрямства ей было не занимать, продолжила: — В детстве однажды подслушала каких-то дворовых старух. Они как раз нас с тобой обсуждали — дескать, близняшки, какая прелесть, сю-сю-сю, все как обычно. И вдруг одна сказала — дескать, если кто-то из близнецов умрет, второй немедленно умирает тоже. Буквально в тот же день. В крайнем случае на следующий.
— Боже мой, какая чушь. И ты поверила?
— Ну а как ты думаешь? Когда мне было четыре года, я верила всему, что говорят взрослые. И ты, кстати, тоже. Просто тех дурацких старух не слышал, вперед убежал. А я потом все время думала, что, когда тебя убьют на войне, я тоже сразу умру… Ну что ты так смотришь? Ты же мальчик! А я в то время думала, что всех мальчиков убивают на войне. Фильмов насмотрелась, песен наслушалась, и вот такая у меня была картина мира. И я очень испугалась.
Вздохнул.
— Вообще-то могу себе представить. Просто уже забыл, каким сам был в четыре года. И какая каша была в голове.
— Ты, наверное, все равно не испугался бы, — вздохнула Стася. — Вся храбрость, выданная нам на двоих, почему-то досталась тебе. Зато я сграбастала все упрямство.
Невольно улыбнулся.
— Это точно.
— И тогда я решила, что не хочу умирать вместе с тобой. И стала искать выход. И придумала, что нам просто надо перестать быть близнецами. Для начала можно отрастить косы и носить платья, пусть всем будет видно, какие мы с тобой разные. Но этого, конечно, было мало. В детстве, сам знаешь, с формулировками не очень. Теперь я сказала бы, что старалась разорвать нашу связь. И сделала в этом направлении предостаточно, ты в курсе. Только ничего, конечно, не вышло. Можно сколько угодно ходить в другую школу, а все равно просыпаться ночью от того, что у тебя заболел зуб. Можно поселиться в Буэнос-Айресе, но это совершенно не избавляет от повинности быть счастливой, когда где-то далеко, за всеми мировыми океанами, ты встретил прекрасную девушку, например. И от полугода депрессии — только оттого, что ты с этой девицей расстался. О чем я, разумеется, узнала много позже, несколько лет спустя, и не от тебя, а от мамы… Ай, неважно. Главное, ты понял, о чем я говорю.
Подумал: «Еще как понял. Но до сих пор был уверен, что это только я могу расхохотаться среди ночи оттого, что кто-то пощекотал тебе пятку».
Сказал:
— Спасибо, что ты рассказываешь. Для меня это важно. Но слушай. Ладно — в четыре года. И даже в семь, и в десять лет. Но неужели ты до сегодняшнего дня продолжала верить в дурацкую байку про близнецов, непременно умирающих в один день?
— Господи, да конечно нет! Но это совершенно неважно. Я же все забыла. Старух, их болтовню и собственный страх. Зато продолжала помнить, что хочу быть отдельным от тебя человеком. Причину забыла, следствие осталось. Так часто бывает. Вспомнила только сегодня, пока грызла дедову карамель. То ли по ассоциации, потому что мы такие в детстве ели, то ли конфета и правда волшебная. Не знаю, что и думать, но стоило вспомнить этих дурацких старух, и все сразу прошло. Испарился мой самый страшный страх, как и было обещано. И я наконец-то снова ужасно рада, что ты у меня есть. Что нас двое. Что меня — двое. И жизни у меня — целых две. Такое богатство хотела профукать, а. Ну уж теперь-то все, вцепилась, не отдам.