Сказки старого Вильнюса III
Шрифт:
Она сняла вязаное пальто и пижаму, ежась от холода, натянула свитер и носки, взяла джинсы и, прижимая их к груди, рухнула на постель как подкошенная. Ноги отказывались повиноваться, в ушах звенел сладостный, убаюкивающий гул. Какой уж тут парк.
Сейчас, сейчас, говорила себе Янина. Вот только одну минуточку полежу и сразу встану. И сварю еще кофе. И потом пойду. Ух, как я пойду!
Глаза ее тем временем закрылись. Джинсы, с которыми она обнималась, были тяжелые и теплые, так что в какой-то момент Янине показалось – она больше не одна. И значит, можно немножко поспать. Буквально минуточку. Совсем чуть-чуть.
Когда Янина говорила:
Когда Янина представляла себе, что после ее пробуждения в спальне появляются невидимые открытые двери, ведущие обратно, в сон, и на то, чтобы они закрылись, требуется какое-то время, ей самой казалось, что это – просто причудливая игра воображения, нелепая фантазия, неожиданно звонкое эхо давнего юношеского увлечения сочинительством фантастических историй. В конце концов, любой сон – это то, что происходит у нас в голове, – говорила она себе. – Значит, и дверь в голове, а это считай, нигде, просто образ, причем не то чтобы очень удачный.
Однако на сей раз здравый смысл был посрамлен.
Почувствовав, что уже почти заснула, Янина вздрогнула, открыла глаза и обнаружила, что снова стоит на улице Пилимо, возле Центрального рынка, всего в нескольких шагах от проклятой троллейбусной остановки. В свитере и носках, прижимая к груди джинсы, то есть точно в таком же виде, как заснула, и это испугало ее больше всего. До сих пор ничего подобного не случалось, по крайней мере, Янина не могла припомнить, чтобы ей приходилось слоняться по своим сновидениям голышом или, скажем, в пижаме. А то бы давно завела привычку засыпать при полном параде, причесавшись и наложив макияж.
Подвывая от страха, Янина принялась натягивать джинсы. Без штанов, с голыми ногами она чувствовала себя слишком жалкой и беззащитной. Нельзя сказать, что джинсы коренным образом изменили такое положение вещей, но пока Янина их надевала, она свято верила, что это вполне может произойти. И еще, конечно, надеялась, что проснется от предпринятых усилий, но ничего не вышло. Болото, проклятое болото, – в отчаянии думала она, – чем больше трепыхаешься, тем быстрее идешь ко дну.
Но, по крайней мере, сейчас Янина оставалась на месте. То есть не сделала ни шагу из тех пяти или шести, что отделяли ее от зеленой лавки под жестяным навесом, соседствующей с ней афишной тумбы и монументальной каменной урны в форме разевающего пасть льва; наяву такой, конечно же, не было, и ее присутствие, похоже, оставалось единственным отличием этой троллейбусной остановки от настоящей.
Лучше всего было бы убежать отсюда куда глаза глядят, но об этом не могло быть и речи, по крайне мере, пока. Ноги отказывались повиноваться, в этом сне они всегда сами решали, что делать, а интересы и намерения хозяйки были ногам до того самого места, откуда они, мерзавцы такие, росли.
В принципе, а что помешает убийце самому подойти поближе? – тоскливо думала Янина. – Правильно, ничего. Зато на этот раз я его наконец увижу. И, возможно, так перепугаюсь, что наделаю в штаны, зря я, что ли, их надевала. И вот тогда уж точно проснусь. Но, скорее всего, просто заору. И буду орать, пока кто-нибудь не разбудит. Хоть бы соседи в стенку
Занятая размышлениями, она неожиданно успокоилась – насколько вообще можно успокоиться в подобных обстоятельствах. И не закричала, а только зябко поежилась, когда увидела, как от афишной тумбы отделилась длинная гибкая тень, вернее, силуэт высокого человека, наделенного пластикой танцора. Широкие плечи, худые руки, длинные ноги, волосы собраны в хвост; лица пока не разглядеть, но и так понятно, что хорош, гад. Очень хорош. До сих пор Янина была уверена, что на нее охотится чудовище; она, впрочем, и сейчас так думала, ноне могла не признать, что это чудовище выглядит чрезвычайно привлекательно. Так, наверное, лучше, – беспомощно думала она. – Если бы он оказался уродом, мне было бы еще и противно. А так – только страшно. Но когда я его не видела, только слышала шаги за спиной, было гораздо страшнее.
– Ни с места!
Женский голос, да такой звонкий, что с деревьев посыпались багряные листья и белые цветочные лепестки.
Гибкий красавец содрогнулся и как-то резко уменьшился в размерах. Теперь он казался подростком, по крайней мере, издалека.
– Это полиция. Стоять. Руки за голову. А теперь, пожалуйста, бросьте ваше оружие на землю, – сказал другой голос, мужской.
Он звучал так флегматично, словно арестованный был, скажем, семьдесят третьим по счету на этой неделе.
Янина смотрела во все глаза, как двое полицейских надевают наручники на человечка, столь маленького и жалкого, что будь она просто случайной прохожей, рассказывала бы потом знакомым, как сволочи полицейские истязают дошкольников, Бога не боятся, никто им не указ.
В этом сне всегда царили густые, мутные предрассветные сумерки, но все же Янина явственно различала в полумраке светлые волосы мужчины и огромную шапку на голове женщины. Все-таки у Тани очень неудачная стрижка, подумала она перед тем, как проснуться.
Улица Руднинку (Rudninku g.)
Ловец снов
Ромина сидит на подоконнике и смотрит на улицу.
У меня самая спокойная кошка в мире, думает Ромас. Я-то волновался, что здесь слишком мало места, ни побегать толком, ни поиграть. А ей для счастья нужно только окно.
– А у тебя так бывает, что время от времени снится одно и то же место? – спрашивает Ева. – И ты во сне вспоминаешь, что уже там была?
– Конечно, – пожимает плечами Эрика. – Мне школа почти каждый день снится. Одна и та же. Наша.
Как будто наяву ее мало.
– Нет, я имею в виду ненастоящее место. Которого на самом деле нет. Но во сне оно всегда одно и то же, и порядки там не меняются. Как в какой-нибудь игре, которую хоть на месяц забрось, а всегда можно начать с того места, где остановилась, по уже знакомым правилам.
– А-а-а, – многозначительно тянет Эрика.
Она, честно говоря, так и не поняла, о чем речь. Но надо делать вид, что все понятно. Чтобы Ева не назвала ее дурой. И не перестала с ней дружить.