Сказки старого Вильнюса
Шрифт:
Иногда мы с другом играли — строили города из всего, что подвернется под руку, карточные домики там соседствовали с тряпичными шалашами, сахарными башнями и крепостями из мелких речных камней. Рисовали планы местности, придумывали горожанам имена, биографии и занятия, записывали их в толстую тетрадь в зеленой обложке, которую мне нельзя было брать домой и даже выносить из комнаты в коридор. А иногда просто болтали, говорили взахлеб, перебивая друг друга, подхватывая реплики на лету. О чем? Не помню. Но, определенно, о самых интересных в мире вещах. И очень много смеялись.
Больше всего на свете я тогда
О моих походах к другу нельзя было рассказывать родителям. То есть мне никто не запрещал, не говорил, что это секрет. И я поначалу попробовал что-то рассказать. Отец внимательно слушал, улыбался и назвал меня фантазером. А мама вдруг испугалась. Это я точно помню, потому что никогда прежде не видел, чтобы взрослые чего-то боялись. Ну или просто не понимал. А тут вдруг понял. И сам тоже испугался. Не своих историй, а маминого страха. Это было так… Так необычно. И неожиданно. И очень опасно, хотя я, конечно, не понимал, в чем, собственно, состоит опасность.
И сейчас не понимаю.
Да не волнуйся так, ему просто приснилось, сказал отец, и я ухватился за эту подсказку. Приснилось, конечно приснилось.
И больше не рассказывал им ничего. А когда шел к другу, говорил, что буду играть в соседнем дворе. Мне верили, потому что в других вопросах я никогда не врал. Даже про двойки и разбитые чашки.
Это продолжалось лет пять. Или шесть? Но в какой-то момент я вдруг перестал ходить в гости к другу. Почему? Что стало не так? Тоже поссорились, как эти двое из книжки? Вроде нет. Ничего такого не припоминаю. Да и с чего бы нам ссориться.
Или?..
Вспомнил.
Родители выбросили мой шнурок с бусинами.
Я вообще-то хорошо его прятал. У меня было много прекрасных тайников по всему дому, один другого надежнее. И когда после пятого класса меня на все лето отправили в Клайпеду к бабке, я тщательно спрятал все свои сокровища и поехал, не подозревая, что в мое отсутствие родители собираются делать ремонт.
Конечно, по ходу дела они нашли мои тайники. И выбросили все, что там было: увеличительные стекла и охотничьи патроны, цветную проволоку и безголового пластмассового индейца, латунный ключ от неизвестной двери, огрызок химического карандаша, красную рыболовную блесну и шнурок с двумя бусинами.
До сих пор не знаю, почему родители так поступили. Можно было сложить находки в коробку, дождаться меня, отдать. Ну, предположим, сказать: «Разбери свой хлам». И к примеру, строго спросить, откуда взялись патроны. А они просто выбросили и забыли.
Никогда в жизни я так не плакал.
Потеря ли так на меня подействовала, или просто в поезде продуло, но в тот же вечер я слег с воспалением легких. Проболел несколько месяцев, а когда наконец выздоровел, все, что было раньше, до болезни, даже поездка к морю и утрата сокровищ, стало казаться делом столь давним, что я уже и сам толком не понимал, что было, а что нет.
Я и сейчас, честно говоря, не понимаю.
Погасил очередную сигарету, выбросил в урну пустой картонный стаканчик. Встал. Пошел в сторону дома. Но не своего нынешнего, а родительского, на Лапу. И заметил это, только когда зашел во двор. Даже вздрогнул от неожиданности.
Вот так так.
Подумал: да уж, хорош я был, когда рассказывал дома про рощи, пустыри и ежевичные овраги. Когда тут у нас практически самый центр города, до Святых Ворот рукой подать. И до рынка. И до вокзала. Впрочем, частный сектор тоже поблизости имеется, хоть какая-то часть моих воспоминаний выглядит вполне реалистично.
Подумал: наверное, мне все-таки снилось. Бывают такие многосерийные сны с продолжением, обычное дело, они мне до сих пор время от времени снятся, а уж в детстве-то…
Подумал: мне бы сейчас хоть одним глазком взглянуть, как там дела.
И вдруг вспомнил: путь к дому друга всегда начинался за гаражом дяди Джона. Надо было пролезть в щель между ним и стеной, сесть на корточки, намотать шнурок на руку, соединить бусины, синюю и зеленую, а потом можно идти в любую сторону, все равно не заблудишься.
И гараж — вот он, на месте. Удивительно прочное оказалось строение. Давным-давно побежден ржавчиной трофейный «опель», ради которого был поставлен гараж, умер сам дядя Джон, и его маленькая смуглая жена с непривычным уху тягучим именем Наира, а бессмысленная жестянка все еще стоит в дальнем конце двора, что хочешь, то и делай.
Что хочешь, то и делай, вот именно.
Что хочешь, то и…
Что хочешь?
Подумал: а ведь у меня теперь есть новый синий шнурок, лучше прежнего. И две бусины на нем.
Подумал: ну а вдруг.
Подумал: какой дурак, господи.
Едва протиснулся в щель между гаражом и стеной. Счастье, что не разъелся, а то застрял бы, на радость соседской детворе.
Сел на теплую еще траву. Собирался закурить, но передумал. Вместо этого закатал рукав и аккуратно придвинул зеленую бусину к лиловой. Нарушил красивую минималистическую композицию, балбес.
Поднялся. Не раздумывая, перемахнул через невысокий забор. Прошел метров пятьдесят вниз по улице, свернул на узкую, десятками ног вытоптанную тропинку между домами. И еще немного прошел. Так вот же он, перекресток. Ну, точно! Налево — к Святым Воротам, направо — к вокзалу, прямо — к дому Нёхиси. По этой улице до пустыря, а там наискосок и, считай, пришел. Как можно было забыть? Заблудиться в районе, где родился и вырос? Эй, что у тебя вместо головы?