Сказки участкового
Шрифт:
Вагон прогромыхал на стрелке, тусклый свет лампочки пару раз мигнул и отключился. Холодно, неуютно и, почему-то, страшновато. За окном так и вовсе серо, мрачно и туманно, а развалины, которые по какому-то недоразумению, именовались полустанками, навевали мысли о войне.
Вот так, под ритмичный стук колёс я и заснул.
– Молодой человек, просыпаемся, просыпаемся! Подъезжаем, конечная.
"Поезд дальше не идёт"
Ещё не успев открыть глаза, сострил я и проснулся.
– А-ах!
Контраст со вчерашним вечером был потрясающим.
– Доброе утро, молодой человек. Поднимайтесь, через полчаса Вявь. Я вам сейчас чайку принесу.
Настроение от таких слов стало ещё лучше, а когда я посмотрел в окно, все былые тревоги рассеялись окончательно. Угрюмые тёмные ельники и тоскливые туманные болота, сквозь которые вчера весь день пробирался по одноколейке наш поезд, исчезли, уступив место светлому березняку.
– А зелень то, зелень!
Несмотря на начало мая, снега здесь, на севере, почему то не было, и вовсю зеленела молодая свежая листва. Списав это дело на глобальное потепление, я засвистел весёлую мелодию и, выудив из сумки, полотенце, вприпрыжку поскакал в туалет.
– Эге-ге-гей! Берегись, преступность Засарайная! Я еду!
Я успел выпить два стакана чая, поболтать с проводницей о том, о сём и угостить добрую женщину московскими конфетами, два кулька которых в мой битком набитый тёплыми вещами рюкзак, положила мама. Про город проводница не знала ничего, сказав, что она не местная и добавила, что сюда, в Вявь, скоро поезда могут совсем отменить.
– Очень мало пассажиров. Вот ты, служивый, да у бригадира в купейном, ещё трое. Пьяные лежат.
Я подобрался. Похоже, у меня намечалось первое дело. Позволить пьяным хулиганам (ну кем они ещё могут быть!) безобразничать на перроне в такое славное утро, я не мог. Проводница заулыбалась.
– Да они смирные. Это командированные, они сюда на завод часто ездют.
"Всё-таки зря я разболтал ей о том, что я сотрудник в штатском!"
Итак, в семь часов тридцать две минуты утра по местному времени я упруго спрыгнул со ступеньки вагона на дощатый перрон станции Вявь. Русский север встретил меня первым тёплым ветерком, вкусным запахом леса и последними остатками утреннего тумана над луговыми низинами. Для полноты картины, мне коренному столичному жителю в ннадцатом поколении не хватало пасущихся коров, стогов сена и, естественно, косарей в алых косоворотках. На этом мои познания о жизни русской глубинки заканчивались.
Проводница пожелала мне удачи, помахала рукой и заперла дверь. Вдалеке послышались пьяные песни и клятвы в вечной дружбе. Молодой парень в спецовке, брезентовой куртке с надписью НТЦ и резиновых сапогах, бережно утрамбовывал пьяненьких мужичков в костюмах и с портфелями в старенький "Москвич". Я решил, что транспорт мне не помешает и пошёл к машине.
Парень мне понравился сразу. Мой ровесник, хотя и с бородой. Лицо
– Доброе утро! У вас, случайно, места в машине не найдётся? Да Засарайска.
– Я полез во внутренний карман за бумажником, - я заплачу.
Парень улыбнулся, показав тридцать два великолепных белых зуба, и виновато развёл руками.
– Никак, извините. Директор ещё.
В это время бригадир поезда, совместно с толстеньким лысым "директором" выволакивал из вагона огромные чемоданы командированных. Директор, несмотря на то, что было совсем не жарко, утирал платком лысину, суетился и умоляюще просил.
– Осторожнее, ради науки! Там же оборудование на миллионы рублей!
Проводник бурчал, что-то про слишком умных, что с собой такую тяжесть "возют", а сами-с ни бэ ни мэ и ворочал чёрные ящики довольно небрежно. Пришлось бросить сумку и помочь ему с чемоданами. С другой стороны в действительно тяжеленный груз вцепился бородатый и, неожиданно мне подмигнув, представился.
– Пашка.
– Емельян.
Вопреки ожиданию Пашка не стал переспрашивать моё имя, а лишь уважительно цокнул языком.
– Уважаю. Надолго к нам?
– Надолго к вам.
Мы загрузили бедную машину так, что она почти легла на брюхо. Директор, тоже извиняясь, что не может меня подвезти, пожал мне руку и предложил запросто заходить к нему "на чай". "Москвич" очень тихо завёлся и почти бесшумно выехал с привокзальной площади, оставив меня в некотором обалдении. Я-то был уверен, что это чудо советского автопрома будет рычать, кряхтеть и вонять сгоревшим маслом. Ничего подобного! Единственным шумом, исходящим от автомобиля, была народная песня, которую пьяно горланили командированные научные работники.
А люди то, люди! Если в Засарайске все такие, то - да здравствует провинция! Настроение моё из просто хорошего стало прекрасным.
Оглядевшись по сторонам, я обнаружил, что сама станция тоже деревянная. Построена в виде теремка и вся покрыта ажурной резьбой. Ещё на станции нашлась старинная водокачка из тёмно-красного кирпича и, на приличном отдалении, заведение, обозначенное буквами "мэ" и "жо". На лавочке, стоявшей у входа в теремок, расположились два примечательных старичка и с интересом за мной наблюдали.
– Доброе утро! Вы не подскажете...
– Доброе!
– Дедок в фуражке железнодорожника хитро меня осмотрел с ног до головы и выдал.
– В милицию?
– Да, а как...
– Э, - протянул дед, - поживи с моё.
Дедок нахлобучил фуражку на сонного соседа в телогрейке и в валенках, поднялся на ноги и осведомился.
– Звать то тебя как?
Пришлось предствиться. Старичок задумчиво покачал головой.
– Емельян. Стариннное русскооеее имяяяя... Серафим Феофилыч, - он протянул руку, - иной раз люди просто Феофилычем кличут. В город? А звание у тебя какое, Емельян? Лейтенант? Ну, слушай, лейтенант.