Сказки времен Империи
Шрифт:
— Ну что? — сказал Чемогуров на следующий день.
— Немножко раздолбали, — сказал я.
— Угу, — удовлетворенно сказал он. — И что же дальше?
— Есть идея. Можно внести поправку.
Чемогуров ничего не сказал, но мне показалось, что он доволен. Я взял билет на самолет и полетел в Тбилиси, предвкушая новый триумф.
В объятиях заказчиков
С отлетом вышла маленькая заминка. Часов на восемь. Самолет, который должен был доставить
Самое главное, что в Тбилиси меня теперь не могли встретить. Они знали только тот рейс, который я пропустил. Его я сообщил накануне телеграммой. Мне уже так надоело вылетать, что было все равно.
Наконец меня посадили куда-то, и мы полетели. Лететь тоже было неинтересно. Под нами были только облака. Три часа я передвигался над ними со скоростью восемьсот километров в час или что-то около того. Потом мы сели. Никаких цветов, делегаций и приветственных речей. Я нашел автобус и поехал в город.
В Тбилиси было еще тепло. Я вышел из автобуса и прочитал название улицы. Улица называлась «Проспект Шота Руставели». Было уже около десяти часов вечера. По проспекту двигались нарядные толпы. Все говорили по-грузински. Я стоял с портфелем на тротуаре не в силах начать расспросы. Мне казалось, что меня просто не поймут.
У меня был записан лишь номер служебного телефона Меглишвили. Однако сейчас он был бесполезен.
Я побрел по проспекту и набрел на гостиницу. Там я стал объяснять положение немолодой грузинке, администратору гостиницы. Я размахивал почему-то актами о приемке договора и во всем обвинял «Аэрофлот».
— Вах! — сказала она. — Ну что мне с тобой делать? Живи, конечно! До завтра, — добавила она.
И я поселился до завтра в номере на двоих, удачно сочетавшем восточную экзотику с европейским комфортом. Экзотика состояла в чеканке, украшавшей стену, и запахе шашлыка, доносившемся из ресторана снизу. Комфорт заключался в телефонном аппарате и двух кроватях с подушками. Я рухнул на одну из них, стараясь не обращать внимания на шашлычный дух.
Проснулся я от сильного храпа. Было уже светло. На соседней кровати спал человек, с головой завернутый в одеяло. Я сел на кровати, и в тот же момент храп прекратился. Потом из-под одеяла появилось лицо с усами. Лицо уставилось на меня лучезарным взглядом и что-то сказало по-грузински.
— С добрым утром! — сказал я.
Лицо подмигнуло мне, затем из-под одеяла высунулась волосатая рука и принялась шарить под кроватью. Она извлекла оттуда бутылку коньяка и поставила на тумбочку. Вопросительно взглянув на меня, лицо снова подмигнуло.
— Я из Ленинграда, — зачем-то сказал я.
— Цинандали, — сказал человек очень доброжелательно. Я не совсем понял. То ли его фамилия была Цинандали, то ли он оттуда приехал. Он спустил ноги на пол и протянул мне руку.
— Автандил, — сказал он. — Можно Авто.
— Петр, — сказал я. — Можно Петя.
Ноги у него были такими же волосатыми, как и руки. Вообще он был очень волосатый. На вид ему было лет сорок пять. Ни слова больше не говоря, Автандил босиком подошел к умывальнику и вымыл два стакана. Из одного он предварительно вытряхнул зубную щетку. Поставив стаканы рядом с коньяком, он заполнил их на две трети.
— Пей! — сказал он.
Я поднес стакан ко рту.
— Стой! — воскликнул он. Потом приподнял свой стакан, сделал им приветственный взмах и сказал с сильным акцентом:
— Будем знакомы… Автандил. Можно Авто.
— Петр, — повторил и я. — Будем!
Мы выпили. Автандил снова полез под кровать и вытащил оттуда связку коричневых колбасок на ниточке. Колбаски были сладкие. Внутри у них были орешки на ниточке. Мы стали есть колбаски и разговаривать.
Вскоре мы уже сидели на кровати Авто в обнимку и пели:
— Тбилисо! Мзизда вардебис мхарео…
Причем я пел по-грузински лучше, чем он. Он пел с акцентом. Потом Авто спросил:
— Ты зачем здесь?
— И правда! — вспомнил я. — Надо позвонить.
Я набрал номер телефона и сказал не очень твердо:
— Будьте добры товарища Мегли… швили…
— Я у телефона, — ответил трубка.
— Говорит Верлухин. Я в Тбилиси…
— Где?! — крикнула трубка так пронзительно, что Авто покрутил головой.
Я назвал гостиницу и номер. В трубке послышались прерывистые гудки. Я не успел вернуться к Авто, как Меглишвили уже вбегал в номер, распахивая на ходу объятия. Так быстро он мог доехать только на пожарной машине или на «Скорой помощи». Он расцеловал меня, как родного, даже интенсивнее, а заодно расцеловал и Автандила. Автандил тут же полез за бутылкой. Пол под его кроватью был выстлан бутылками коньяка. Это было очень удобно. Выяснилось, что Меглишвили зовут Гия, и он тут же к нам присоединился.
Через некоторое время пришла горничная и стала меня выселять. Меглишвили вышел с ней на пять минут. Вернувшись, он сказал:
— Неделю можешь жить! Год можешь жить! Сколько хочешь, можешь жить! Никто не тронет.
Потом та же горничная внесла в номер поднос, на котором была гора фруктов. Мы в это время с Гией плясали лезгинку, а Автандил очень умело выбивал ладонями ритм на тумбочке.
Последнее, что я помню в этот день, это мои слова:
— Акты… Я привез акты…
— Акты-факты! — закричал Гия. — Акты-факты-контракты!
— Диверсанты… — не в рифму сказал Авто.
Когда я открыл глаза, уже снова было утро. Я лежал в своей постели раздетый, а надо мной склонялись Гия и Авто. Лица у них были отеческие.
— Как голова? — поинтересовался Гия.
Голова, как ни странно, не болела. Я умылся, надел рубашку и галстук, и мы поехали к Зурабу Ираклиевичу. Авто не поехал. Он сказал, что подождет нас в номере.
Гия повез меня на своей «Волге». По дороге он рассказывал вчерашние приключения. Оказывается, мы ужинали в ресторане гостиницы, где я пошел в оркестр и исполнил несколько русских романсов под аккомпанемент. Гия сказал, что мне жутко аплодировали.