Сказки Золотого века
Шрифт:
Смерть и жизнь в их крайних полюсах заглянули в ее глаза, смеющиеся до слез от счастья. Оплакивая мужа, она родила сына, и с тех пор слезы и радость совмещались в ее сердце, предрасположенном и к тому, и к другому почти одновременно. От муки она бежала к радости, а радость приводила к муке, подчас беспричинной и всегда нежданной.
Лермонтов, со слов Шан-Гирея, был в полном восхищении от княгини Щербатовой; он говорил про нее: она такая, что ни в сказке сказать, ни пером написать.
Именно в это беззаботное время прогулок и всяческих увеселений в Царском Селе Лермонтов получил известие о смерти князя Александра Одоевского на берегу Черного моря от лихорадки. Оно отозвалось в его
Несомненно это стихотворение Лермонтов прочел на одном из вечеров у князя Владимира Одоевского, который чтил своего двоюродного брата свято. Возможно, Лермонтов и поэму "Демон" читал у князя Одоевского, как у Карамзиных или княгини Щербатовой, ибо сохранился анекдот такого содержания.
– Скажите, Михаил Юрьевич, - спросил поэта князь В.Ф.Одоевский, - с кого вы списали вашего Демона?
– С самого себя, князь, - отвечал шутливо поэт, - неужели вы не узнали?
– Но вы не похожи на такого страшного протестанта и мрачного соблазнителя, - возразил князь недоверчиво.
– Поверьте, князь, - рассмеялся поэт, - я еще хуже моего Демона.
Шутка эта кончилась, однако, всеобщим смехом. Это рассказывал Дмитрий Аркадьевич Столыпин, младший из братьев Столыпиных, верно, лет Шан-Гирея, с которым они составляли теперь домашний круг друзей и родных, с которыми Лермонтов делился со всеми своими замыслами и успехами в свете, хотя, судя по их воспоминаниям, не совсем понимали его творчество, что, впрочем, неудивительно. Ведь и Лермонтов творил, можно сказать, безотчетно. Но в шутке его была не доля правды, а вся правда. И многие это, может быть, неосознанно понимали. Демона принимали не за религиозно-мифологический образ, каков Люцифер у Мильтона или Байрона, а за чисто поэтический, за которым мог проступать вполне реальный человеческий прототип, разумеется, уникальный, и это увлекало, особенно женщин.
Рассказывают, княгиня Щербатова после чтения у нее поэмы сказала Лермонтову:
– Мне ваш Демон нравится: я бы хотела с ним опуститься на дно морское и полететь за облака.
А красавица М.П.Соломирская, танцуя с поэтом на одном из балов, говорила:
– Знаете ли, Лермонтов, я вашим Демоном увлекаюсь... Его клятвы обаятельны до восторга... Мне кажется, я бы могла полюбить такое могучее, властное и гордое существо, веря от души, что в любви, как в злобе, он был бы действительно неизменен и велик.
Такое восприятие Демона, вообще свойственное юности, вполне естественно для эпохи, когда мифологические и библейские образы обретали реальность, во всяком случае, в поэтическом восприятии действительности и искусстве, как в эпоху Возрождения в Европе.
При дворе, говорят, "Демон" не стяжал особой благоклонности. Это тоже вполне естественно, ибо там смотрели на Демона, как в Средние века, в чисто библейском и религиозном плане, без эстетического осмысления Нового времени.
– Поэма - слов нет, хороша, но сюжет ее не особенно приятен. Отчего Лермонтов не пишет в стиле "Бородина" или "Песни про царя Ивана Васильевича"?
– так отозвался, надо думать, Николай Павлович. А великий князь Михаил Павлович, отличавшийся остроумием, высказал весьма продуманную мысль:
– Были у нас итальянский Вельзевул, английский Люцифер, немецкий Мефистофель, теперь явился русский Демон, значит, нечистой силы прибыло. Я только никак не пойму, кто кого создал: Лермонтов ли - духа зла или же дух зла - Лермонтова?
Для религиозного сознанья такой взгляд естественен, но Демон отнюдь не дух зла, он дух сомненья, дух отрицанья и не в отношении к Богу, а всего лишь к средневековому, патриархальному мировосприятию, воплощение высших устремлений человека, с тем и притягательное для юности и для женщин, почувствовавших вкус свободы.
Лермонтов теперь всего охотнее встречался на балах с княгиней Щербатовой и бывал у нее, что было замечено, в частности, той же самой Екатериной Сушковой, вышедшей замуж к этому времени за одного из родственников поэта. Она даже утверждала впоследствии, что Лермонтов считался женихом Щербатовой, что, конечно, ни в малой степени не соответствует действительности.
Однажды Лермонтов, по своему обыкновению, таинственно пообещав что-то княгине, принес листок, а может быть, альбом княгини с текстом стихотворения. Едва взглянув, Мария Алексеевна попросила поэта прочесть его стихи вслух, для всех, не подозревая, какому испытанию подвергает себя.
– Прочесть? Как вам будет угодно, - не без коварства усмехнулся Лермонтов.
–
Мария Алексеевна покраснела, с трепетом волнения, не смея поднять глаз, а Лермонтов продолжал играючи:
Прозрачны и сини, Как небо тех стран, ее глазки, Как ветер пустыни, И нежат и жгут ее ласки.– Пощадите!
– промолвила Мария Алексеевна, но Лермонтова уже остановить было невозможно:
– В точности портрет! Рисует словом, как кистью, - заговорили вокруг.
И, следуя строго Печальной отчизны примеру, Надежду на бога Хранит она детскую веру...Мария Алексеевна вся дрожала от волнения, готовая в сию минуту заплакать, а он продолжал:
Как племя родное, У чуждых опоры не просит И в гордом покое Насмешку и зло переносит. От дерзкого взора В ней страсти не вспыхнут пожаром, Полюбит не скоро, Зато не разлюбит уж даром.