Сказочная древность Эллады
Шрифт:
— Гера, Гера зачем разрушаешь ты в угоду своему мелкому, узкому самолюбию непонятные для тебя замыслы моей прозорливости? Ведай среди смертных твое великое и благодетельное дело, но не подчиняй его условиям того, кто силой своего творчества перерос и его и тебя. Теперь я с заботой и тревогой буду следить за тернистым путем жизни моего сына. Но горе — знай это! — горе и мне, и тебе, и нам всем, если враждебные силы погубят его прежде, чем он исполнит задачу, для которой я его родил!
Настала ночь и на земле и на Олимпе, но она лишь продолжала царить в той глубокой пещере, в которой Миры при свете неугасимой лампады пряли и пряли, выводя бесчисленным сынам смертных нити их жизни. Хотела Клото схватить
— Нет, Клото, ты ошибалась: возьми той серой шерсти, что рядом, да побольше: на редкость могучей и прочной должна выйти та нить, которую ты начинаешь теперь.
А Атропа, глядя на работу сестер, отложила в сторону свои ножницы и тихим голосом запела:
— Ликует мачеха, кручинится отец: на какую долю, мой сын, родил я тебя? Высоко мнил я тебя поставить надо всеми народами, а отдал тебя на рабскую службу худшему человеку. Не ликуй, мачеха, измышляя и внушая микенскому владыке гибельные задачи для ненавистного тебе сына Зевса; не кручинься, отец, что твой сын изведает всю горечь подневольной жизни! Не на вершинах власти и счастья — на низинах нужды и страды закаляется сила, возводящая человека на Олимп.
Так пела Атропа. А на земле в эту минуту родился — Геракл.
24. У РАСПУТЬЯ
Прошло восемь месяцев. Алкмена уложила спать обоих своих младенцев, Геракла и родившегося вместе с ним Ификла — уложила их в емком щите Амфитриона, чтобы сила богатыря-отца переселилась в детей. Она коснулась их головок благословляющей рукой:
— Счастливо вам заснуть, счастливо увидеть зарю!
Вскоре затем и она с мужем удалилась на покой в смежную комнату.
Все спали; не спала лишь Гера, суровая супруга-единобрачница, ненавидевшая Алкмену и ее сына Зевсовой крови. По ее воле две змеи направились к дому Амфитриона в Фивах, скользнули по-змеиному между стеной и косяком закрытой двери, вошли в детскую комнату — бледный свет внезапно ее озарил, облегчая их дело. Они увидели лежащий на земле щит Амфитриона; подползли к нему — холодом пахнуло на детей, они проснулись и увидели над собой, поверх края щита, две страшные головы, две пасти, из которых с шипом высовывались длинные, черные, раздвоенные языки. Ификл закричал, разметал пеленки и быстро, на четвереньках, стал удаляться от опасной колыбели. Змеи оставили его в покое: по его бегству они поняли, что они не против него были посланы. Забравшись в щит, они обвили своими кольцами тело маленького Геракла и принялись его душить.
На крик Ификла проснулась Алкмена:
— Мне чуется недоброе, — сказала она мужу, — ребенок кричит, и детская так странно освещена.
Амфитрион схватил свой меч, висевший над изголовьем постели, и они вместе отправились в детскую. Ификл, забившись в отдаленный угол, жалобно кричал; но Геракл, схватив своими ручонками обеих змей за горло, смеясь, потрясал ими; они, барахтаясь в предсмертных судорогах, то свивали, то развивали свои кольца и наконец беспомощно повисли на победоносных дланях. И в тот же миг призрачный свет погас.
Разгневалась Гера. Она отвернулась от Фив и с удвоенной любовью стала оберегать Микены, близ которых стоял ее самый прославленный в Греции храм. Царевич Еврисфей был окружен ее лаской; правда, ни силы, ни красоты, ни ума она этому бедному пасынку природы дать не могла, но власть, которой она располагала всецело, она ему дала в обильной мере, готовя в нем будущего гонителя для Геракла. И вот его отец Сфенел умер; молодой еще Еврисфей унаследовал его престол. По внушению Геры, он отправил посла в Фивы с приказанием Гераклу явиться в Микены и предоставить себя в его распоряжение.
Геракл был тогда первым среди юношей в Фивах; любимый всеми гражданами, он особенно подружился
— О, подумай, Геракл! Недаром мы признаем нашей главной богиней Афродиту, мать нашей родоначальницы Гармонии. Здесь ты найдешь привольную, легкую жизнь; сам царь Креонт рад будет выдать за тебя свою дочь, красавицу Мегару. И станешь ты первым из фиванских вельмож, и уготовишь почетную старость твоей матери Алкмене, и будешь приносить установленные возлияния на могилу твоего отца, Амфитриона. Не слушайся посла Еврисфея, оставайся у нас!
Призадумался Геракл: и хотелось ему исполнить просьбу Иолая, и какой-то ему самому непонятный голос все-таки звал его в Микены. С неразрешенной думой в уме отправился он на покой.
И тут ему приснился вещий сон. Ему показалось, что он стоит у распутья, не зная, которую ему избрать из двух дорог, лежащих перед ним. И вот он увидел, что по той и по другой к нему приближаются женщины, обе выше человеческого роста, одна — стройная, в белых ризах, со скромной осанкой, с лицом, дышащим отвагой, деятельностью и достоинством; другая — полная, в пестром наряде, набеленная и нарумяненная, с подведенными глазами. Шла эта вторая медленно, озираясь на свою тень, чтобы убедиться, идет ли к ней ее наряд и походка; но, завидев соперницу, она быстро подбежала к юноше и сказала ему: — Пришла я, Геракл, чтобы разрешить твои сомнения. Если ты изберешь мой путь, тебе достанутся все радости земные, а заботы и горе останутся в стороне. Не придется тебе отягчать себя трудами и войной: поднимаясь с мягкого ложа, ты будешь думать лишь о том, какого удовольствия тебе отведать в этот день, каким вкусным блюдом или напитком утолить голод и жажду, чем усладить взор и слух, какими благовониями пропитать окружающий тебя воздух и, — прибавила она вкрадчиво, понижая голос, — с какой красоткой провести сладкие вечерние часы. Вся жизнь твоя пройдет как легкий чарующий сон, и ты ее покинешь с благодарностью, как гость покидает приятную трапезу.
Затрепетало сердце у Геракла.
— Кто ты, ласковая? — спросил он женщину, вперяя в нее свой жаждущий взор.
— Имя мне Нега, — отвечала та, — и ты не должен верить моим врагам, зовущим меня Порочностью.
Тем временем подошла и другая женщина; не давая себя смутить недружелюбным взором, каким ее встретил юноша, она сказала ему:
— Пришла и я к тебе, сын благородных родителей, в уверенности, что твоя добрая природа вынесет слово истины, не приправленное ни лестью, ни обманом. Жизнь ваша устроена так, что ни одно истинное благо вам не достается без труда. Хочешь плодов земли — обрабатывай землю; хочешь властвовать — изощряй тело для войны и ум для совета; хочешь любви от друзей, почета от сограждан, славы от Эллады и человечества — трудись для друзей, сограждан, Эллады, человечества; хочешь милости богов — служи богам.
— Ты слышишь, Геракл, — оборвала ее Нега, — как труден путь, на который она тебя зовет, и как легок и приятен тот, по которому я собираюсь тебя повести к радостям жизни?
— Несчастная! — возразила другая. — Тебе ли говорить о радостях? Даже чувственные блага, которыми ты гордишься, отравлены у тебя пресыщением; юноши тебя еще выносят, но каково старцам? Прошлого они стыдятся, настоящим отягчены; все хорошее — в воспоминании; в действии — одно только тяжелое. У меня же юноши гордятся похвалой старших, старцы радуются почету от юношей. Пройденная жизнь лежит перед ними как чистая скрижаль славы, и еще на смертном одре их утешает мысль, что любовь и почтение их близких проводят их в могилу.