Сказочные повести. Выпуск третий
Шрифт:
— Крепко сказано: окончательная погибель! — улыбаясь, повторил Кикимор.
— Собрал я несколько приятелей повдумчивее, — продолжал Стропила рассказывать, — и объявил им, что надоел мне этот постылый остров хуже, чем Робинзону Крузо. И что надо кончать с этой обманной мудростью, пока вовсе не пропали… Наломали мы деревьев, сплотили, соорудили из одежек парус и безлунной ночью тайным образом покинули остров Высшей Мудрости. Теперь ты понял, друг Прунамель, доя чего нам нужен Главный комендант?
— Понял, — сказал Прунамель. — Ну, знакомьтесь!
Я выступил
— Кто старое вспомянет, тому глаз вон, да, Стропила?
— Конечно, уважаемый, конечно, — торопливо согласился Стропила, вглядевшись в мое лицо. — Стоит ли вспоминать ошибки? Никто от них не застрахован.
— Скажите мне, для чего вы возите на остров желтых муравьев? Кому и зачем они нужны?
— Мы отдаем их Главному мудрецу. Раз в неделю к северному берегу острова подходит судно и забирает, что накопилось. Больше мы ничего не знаем. Нам хорошо платят, вот мы и действуем, не интересуясь, как и что.
Мы еще поговорили, потом пошли в город. В гостях у Лидки сидел Митька-папуас. Он глядел на Лидку ласковыми глазами и показывал ей новые Ежунины фокусы.
— Лидия, кончай забавляться! — сказал я строго. — Возьми ножницы, обстриги вот этим жителям бороды и сделай по возможности человеческие прически. Они бежали с острова Высшей Мудрости.
— Ой, как интересно! — пискнула Лидка. — Сейчас сделаю!
Мне надо было уйти по делам. Прощаясь со Стропилой, я спросил:
— А вы не знаете, Стропила, доя чего это нужно, чтобы жители всю зиму спали?
— Дорогой, это же и Ежуне понятно! — ухмыльнулся Стропила. — Зачем жителей зимой кормить, ежели они не могут муравьев добывать?
— Так я и думал. Стригитесь, мойтесь. На ночь распределю вас по одному в домах у жителей.
Когда все дневные дела были сделаны и мы с Лидкой ужинали, сидя у натопленной печи, за стогом вдруг возник тайный человек.
— Поздравляю с прибавлением, — сказал Шнырь. — Ну и влетит вам от Главного! Теперь уж он непременно распотрошит вашу лавочку.
Лидка подала ему лепешку и брусничный компот.
Шнырь очень любил брусничный компот.
— Это моя единственная слабость, — сказал он, отхлебнув и погладив живот. — Во всем остальном я железный человек. Когда-нибудь… Когда-нибудь я отплачу вам полноценным добром за это божественное удовольствие… М-да… Ваш милый Петька сегодня зарылся в сено.
— Он построил дом? — спросила Лидка. — Или кто-то пустил его к себе?
— Никто его не пустил, — сказал Шнырь. — Петька теперь неинтересен. Раньше он чего-то выдумывал, а последнее время приходил к жителям только затем, чтобы попросить лепешку. Даже собирать муравьев ему лень. — Шнырь обожал порассуждать за кружкой компота. — Если разобраться в вопросе философски, придется сделать вывод, что никто никому не дает лепешек даром. Жители дают лепешки или за то, что для них уже сделано, или за то, что соискатель лепешки сделает впоследствии. От Петьки уже ничего не ждут. Он исчерпал свои способности и силу характера.
— Я не считаю, что Петя такой уж пропащий, — сказала Лидка. — А если бы и был пропащий, все равно дала бы ему лепешку.
— Где он спит? — спросил я.
— Под вывороченной сосной. Натаскал сена, зарылся в него и заснул.
— Вытащу и заставлю заниматься делом!
Шнырь усмехнулся.
— Что, не верите? — спросил я…
— Мое дело наблюдать, — сказал Шнырь. — Верит пускай тот, кто мало видел и мало знает.
— Увидите и узнаете, — сказал я. — Между прочим, я заметил, что доктор очень сдружился с зампотехом. К чему бы это?
— Тут, по-моему, дело очень тонкое, — сказал Шнырь, подумав. — Федя убедил доктора в том, что, если вы устроите клуб, жители разовьются эстетически и поймут, что за ересь сочиняет доктор… Старик до смерти перепугался. Мурлындия — единственная страна на свете, где его еще слушают и хвалят. Вы же знаете его стишки… Вот вам, например, его последний сонет:
Я полем шел, задумчивый и тихий, срывал цветы и слушал птичий гам. Я думал: может, так же по лугам бредет сейчас охотник наш Евтихий. А может быть, он ждет под елкой птицу? А может, починяет старый лук? Стреляй, губи живое, старый друг! Всем тварям с жизнью суждено проститься. Нам тоже… А кругом шумели травы. И я подумал: может, травы правы? Шуми, пока не ляжешь под косой! Шуми, пока коровами не съеден! Я снял ботинки и пошел босой. А мир вокруг был скучен и безвреден.Видите, обе катрены совершенно беспомощны по мысли. В первой терцете есть слабый намек не интеллектуальное переживание, но вторая терцета его совершенно зачеркивает и все сводит к нулю. Подучилось, что мелкая мыслишка болтается в сонете, как высохшее ядро в ореховой скорлупе. Ничего, кроме звона. Это самый непреложный признак бездарности автора. С такой поэзией не сунешься в приличное место. Вот Федя и подновил его на большом вопросе.
— И что решил доктор? — спросил я.
— Решил вредить вам в меру сил.
— Как именно? — задал я невеселый вопрос. Еще один активный враг мне был сейчас меньше всего нужен.
Шнырь улыбнулся:
— Я Знаток подноготной жизни, а не прорицатель будущего. Чтобы я знал о событии, этому событию необходимо, как минимум, произойти.
— Да, да, — сказал я. — Извините, спросил не подумав… Значит, Петька залег под вывороченной сосной?
— Совершенно верно. Лежит на правом боку, а сверху набросаны сухие листья и хвоя. Одна рука сжата в кулак и подсунута под правую щеку, другая рука вытянута — кисть между коленями. На лбу у Петьки две царапины и одна шишка. В левой пятке торчит застарелая заноза. Это все, что я о нем знаю.