Скитники
Шрифт:
– Дядечка Корней, это мой друг Потапушка. Он тоже сирота. Мать его еще когда черемуха цвела околела. Давайте возьмем его с собой.
– Ефимья дело говорит. Грешно бросать несмышленыша, пропадет, - поддержал профессор.
Корнею по душе пришлись слова сотоварищей и он предложил:
– Понесем пока на руках, пусть отдохнет.
Всю обратную дорогу путников мучила установившаяся после недавних дождей духота. Долгое в эту пору солнце и безветрие превратили насыщенный влагой лес в парную. Когда светило достигало высшей точки на небосклоне, прогретая
Шли мокрые от пота и влаги, пропитавшей воздух. Дышали часто и тяжело, то и дело откашливая мошку, залетавшую в рот. Ветер, итак едва живой, застревая в верхнем ярусе веток, вниз вообще не просачивался. Путники большей частью молчали: слова, произнесенные вслух, отнимали много сил. Только сопение Потапушки, стоически переносившего духоту, нарушало вязкую, липкую тишину.
Питались чем придется. Заходя освежиться в озеро или заводь, они, наученные Ефимкой, надергивали там связки тонких стеблей с висящими на них фигурными водяными орехами. Обрывали черные плоды с острыми рогами и, расколов кожуру, ели сытную белую мякоть. Для разнообразия вечером запекали водяной орех в золе. Испеченный, он был еще вкусней.
Как-то вышли на старую гарь, сплошь заросшую малинником. Ягод было так много, что иные ветви сгибались под их тяжестью до земли. Алые, сладкие, с сочными шаровидными пупырышками они сами просились в рот. Путники, сняв котомки, ели, срывая пальцами ягоду за ягодой, ещё и ещё. Наконец наевшись они, вдыхая витающий над кустами нежный аромат, стали наблюдать, как ловко управлялся с малиной ненасытный Потапушка: наклонит к пасти самую плодоносную ветвь и губами быстро обрывает спелые ягоды.
Наконец достигли монастыря. Занедуживший Лешак недвижимым пластом лежал на печи.
– Ах ты, Господи! Каких гостей мне Бог даровал! Многие лета вам здравствовать! Простите, Христа ради, что вот так встречаю. Угораздило старого дуралея спину вчерась на рыбалке застудить. Зато гольцов наловил пуда три. Холера ей в дышло. А ты паря, я вижу, не зря ходил. Нашел-таки, кого искал, - похвалил он Корнея.
– Да не совсем так, дядя Лешак. Скитов сыскал много, да людей в них нет. Только эти двое. Познакомьтесь: Григорий и Ефимья.
– Мне блазнится, что старшой по лицу вроде как из бар.
За Григория ответил Корней:
– Зоркий у вас глаз. Ученый он. Профессор богословия. Нашей к тому же веры человек, а вот девчонка - из местных, скитских. Чудом уцелела. Остальных Господь прибрал после греховных деяний антихристовых слуг.
– Хорошо хоть этих сыскал. Всё вам прибавка. Я тута еще кое-что для тебя приготовил. Прошлый раз забыл совсем. В кладовой запасы пороха и свинца имеются. Это-то, поди, вам можно в даренье принять?
– Благодарствую. От этого не откажемся.
– Да вы седайте к столу. Откушайте малосолоного тайменя, - спохватился Лешак.
– Позавчерась поймал на мышь. Специально ходил на ямы в горное верховье его рыбачить. Вона в котле под гнётом, нарезанный ломтями лежит. До чего жирный зараза - янтарь янтарем.
Сердобольная душа Корнея не могла оставить хворого Лешака без помощи.
– Немного задержимся - поднять старика надо, - объявил парень спутникам.
Григорий с Ефимьей, непривычные к таким длительным переходам, даже обрадовались возможности передохнуть. Те несколько дней, пока Корней занимался старателем, были использованы ими с большой пользой. Профессор безвылазно просидел в монастырской библиотеке, где обнаружил несколько очень редких богословских книг. А Ефимка излазила все закутки и чуть ли не каждый час прибегала к друзьям демонстрировать найденные ею "сокровища": сломанный нож, маленькую железную коробочку, кованый гвоздь, монетку с двуглавым орлом и тому подобное.
Наконец, изрядно нагрузившись (два мешочка с шестью фунтами* свинца приладили даже Потапушке) гости, поблагодарили Лешака за щедрость и продолжили путь.
Когда они поднимались на Южный хребет по валунам, устилавшим дно пенистого ручья, многодневная духота стала спадать и отступила вовсе, как только они оказались на продуваемой всеми ветрами широкой седловине в верстах трёх от того места где Корней совершал памятный спуск в ущелье, спасаясь от грозы. Здесь низкорослый лес чередовался горными луговинами, а скальные участки покрывали не лишайники и мхи, а ползучий можжевельник. На светло-желтых ягельных полях паслись олени...
ВСТРЕЧА
После изматывающей дороги, с ночевками в тучах гнуса, вид Впадины в зубчатой оправе Северного хребта, и смехотворно маленького отсюда скита, растрогал молодого скитника до такой степени, что он был готов бежать, не щадя ног, к чуть различимому отсюда родительскому дому. Его волнение, по всей видимости, передалось не только товарищам, но и медвежонку. Тот, не ожидая команды, почти покатился вниз. Люди бросились следом.
Когда переходили Глухоманку, их заметил паривший в поднебесье Рыжик. Он сразу признал Корнея и крутыми виражами пошел на снижение. Черным вихрем пронесся перед путниками и, сложив огромные крылья, сел на галечный берег. Счастливый Корней подбежал к беркуту и прижал его к груди так, как прижимают самое дорогое существо: нежно, с любовью. Отпустив, погладил по спине:
– Ну и глазастый же ты, Рыжик. Молодчина!
Не смея нарушить устав, Корней первым делом повел профессора к дому наставника. Маркел сидел на чурке под высохшим кедром, оставленным посреди скита еще в пору его строительства.
Выбеленный солнцем, ветрами, мощный скелет таежного патриарха с перекрученными кряжистыми сучьями возвышался над зелеными собратьями на пять-шесть саженей. Сколько помнил себя Корней, столько и стоял этот кедр здесь, седоствольный и летом и зимой. Вокруг многое изменилось, а он, растопырив корявые сучья, так и стоял как символ несгибаемого, мудрого старца, неподвластного времени.