Склероз, рассеянный по жизни
Шрифт:
Часто слышишь от артистов: как хочется отдохнуть от своих! А потом они идут в какой-нибудь клуб – и так тошно становится. Артисты – это своеобразные животные, и у них должен быть свой вольер – Дом актера. Там и старые львы, и юные зайцы, и вальяжные лисы. Отсюда – ни с чем не сравнимая атмосфера: и шутки, и глупость, и драки впустую, и слезы, и амбиции, и нарочито громкий смех – все соединяется в симфонию-какофонию, и получается дом артиста.
Время диктовало закуски и шутки, все остальное было прежним. И не нужно этого старческого: «А вот в наше время…»
Любимая
Мой вклад в досуг театральной общественности велик, но, к сожалению, мало оценен и эфемерен. А очень хочется оставить где-нибудь глубокий след. Не наследить, а оставить. Сегодня в веках можно зафиксировать себя только через рекламу.
Из рекламы ресторана Дома актера: «Большинство рецептов сохранились еще от ресторана ВТО. Это, например, изысканные «судак орли», «бризоль», котлеты «адмирал», которые в свое время на улице Горького заказывали Плятт, Утесов, Яншин… «Сельдь по-бородински» – ароматное филе селедочки в густом орехово-томатном соусе – блюдо с особой историей, его рецепт придумал знаменитый Яков Розенталь, бывший директор ресторана, которого друзья прозвали Борода. Также в меню вы найдете хорошо знакомые современные фамилии… «Омлет по-ширвиндтовски» готовится по рецепту, подаренному самим Александром Ширвиндтом».
Рискуя поиметь неприятности от моего друга-ресторатора Владимира Бароева, конспективно изложу рецепт омлета. Он – крайне демократичен. Изобретен мною в период домашнего одиночества, когда все домочадцы – на даче. Открывается холодильник и смотрится в него. Выгребается всё лежалое, скукоженное, засохшее и чуть-чуть поникшее (категорически выбрасывается гнилое и плесневелое). Всё – обрезки колбасы, хвосты огурцов, редиска, каменный сыр и так далее – режется очень мелко (если резать невозможно, пробуйте натереть). Потом этот – как бы поинтеллигентнее назвать – натюрморт высыпается на сковородку и жарится. Выглядит неприятно. Затем разбиваются штук пять яиц, добавляется молоко и немножко минеральной воды для взбухания (но ни в коем случае не соды – от нее омлет синеет). Всё это взбивается и выливается на сковородку. Сверху кладется крышка. Получается пышный омлет, а что там внутри, не видно, но на вкус очень неожиданно. Проверял на близких – удивляются, но едят. В ресторане – одно из самых дешевых блюд.
Дом актера был для нас домом, когда домовыми там были удивительные Эскины. Чтобы не быть голословным и излишне скромным, публикую одно из писем Маргоши (их у меня десятки):
Дорогой мой, драгоценный, лучший на свете (из театральных деятелей) Шурик!
Я понимаю, что и без моих писем дел у тебя невпроворот, но твоя Наташа (ангельское создание), как я знаю, бережет эти письма. А пишу я тебе опять про любовь и про то, что я всегда страдаю, заставляя тебя приходить в Дом актера и что-то делать. Я ведь понимаю твои нагрузки.
Я пишу и плачу (честное слово!). Плачу от счастья, что твоя семья есть в моей жизни.
Я хочу, чтобы все знали, что ты лучший из лучших не потому даже, что ты самый красивый и остроумный, а по своему нутру, по мудрости и доброте.
От 20 до 10
Я занимался капустниками уже в Щукинском училище и лелеял мечту показаться на глаза и понравиться самому Ролану Быкову. Показался и понравился.
После окончания училища я на год попал в Театр-студию киноактера – меня не взяли в Театр имени Вахтангова. Потом главный режиссер театра Рубен Николаевич Симонов говорил: «Напрасно не взяли». Я сказал: «Поздно». Театр киноактера давал бронь от армии. Там в спектаклях было занято 487 артистов. Или даже больше. Я играл с Руфиной Нифонтовой какой-то спектакль, в котором она была героиня, а я милиционер. В программке напротив роли «Милиционер» значилось 18 артистов. Я был не последний.
В артисты я поступал трудно. Помню, пришел к Иосифу Моисеевичу Раевскому, замечательному мхатовскому режиссеру. Старая уютная квартира, обставленная настоящей мебелью, и сам он уютный, неизменно пахнущий хорошим коньячком. А я принялся терзать его «Медным всадником», причем на словах: «По мшистым, топким берегам / Чернели избы здесь и там», – простер руку к потолку для пущего эффекта. Тут он меня остановил: «Одну минуточку. Скажи мне, мой дружок, ну где там избы?»
Театральная педагогика – штука скользкая и коварная. Шею себе свернуть на ней проще простого. Часто сетуют, мол, преподавательский уровень снизился, в учителя идут несостоявшиеся актеры. Тезис, на мой взгляд, вредный. Есть потрясающие артисты, близко не понимающие, что надо делать со студентами, чему и как их учить. И в то же время никогда не работавшие на сцене и в кино люди порой оказываются гениальными преподавателями. Это разные профессии. Бывают, конечно, счастливые совпадения, как, например, в моем случае. Меня же учила великий педагог Вера Константиновна Львова, которая была, мягко говоря, минимальной актрисой.
Дипломный водевиль
Кроме мастерства актера нам преподавали марксизм-ленинизм, западную и советскую литературу. Все эти предметы по причине педагогической дефицитности вел преподаватель Шохин, интеллигентнейший человек, который перед входом в училище всегда вздыхал и нырял внутрь, как в прорубь. Он не мог видеть этих все время врущих идиотов. Постоянно повторял: «Делайте что хотите, но читайте обязательную литературу». Тогда существовало такое понятие. И среди этих обязательств был роман Николая Шпанова «Поджигатели». Тяжелый, как кирпич, страниц восемьсот. Шохин понимал, что осилить его мы не в состоянии, поэтому говорил: «Я вас прошу прочесть сто страниц».
На нашем курсе учился Мишка Шайфутдинов, бывший военный летчик. С нами поступили несколько бывших фронтовиков, которых взяли без экзаменов. Чтобы к ним и дальше относились снисходительнее, они ходили на занятия в гимнастерках. Мишка ничего не знал, был маленького роста и с плохой дикцией. Он путался в «ч» и «щ». Говорил «Птищки чебещут». Во время экзамена по советской литературе Шохин с трагической интонацией спросил его: «Шайфутдинов, вы «Поджигателей» читали?» – «Щитал». – «Чем заканчивается сотая страница?» – «Ска». – «Что «ска»?» Мишка притаранил кирпич «Поджигателей», открыл сотую страницу, в конце которой стояло: «ска-». А на 101-й было продолжение: «-зал».
Я тоже не выговаривал «ц», «ч», «ш», «щ». И страшно мучился. До сих пор помню:
Щегленок щупленький за рощейНещадно щелкал и пищал.И щавелем, и щукой тощейЯ тещу тщетно угощал.Что за несчастье? Как клещами,Вдруг тещу ущипнул щенок.Та, запищав, в меня со щамиКипящий бросила горшок.Я обесчестен, ощавелен,От жажды мщенья трепещу.Змея свистящая расщелин,Тебя я, теща, укрощу.То, что надо играть на сцене сегодня, выучить не могу, а этот стишок столетней давности помню.