Сколько стоит долг
Шрифт:
— Вот именно, мне что. У меня есть дом, семья, работа, учёба. Я сына жду… Зине, Игорю и всем нашим ребятам тоже своих забот хватает… Роман похрустел пальцами, стиснув их в замок. Казалось, он спорит с кем-то о деле ясном, как дважды два. Вдруг, словно разозлившись на своего упрямого собеседника, Роман сказал: — Дать бы тебе как следует, чтобы людей не оскорблял…
Павлуха отодвинулся от него на самый край валуна. Но Роман дотянулся, снял с Павлухиной головы мохнатую шапку и вытер ему мокрое от слёз лицо.
— Перестань хлюпать.
— Ты за столом иначе говорил, — пробормотал Павлуха.
— Тогда я про одно говорил, сейчас про другое…
— Тебе легко говорить. — Павлуха подтянул голенища сапог повыше, застегнул ватник на все четыре пуговицы. — Пойду, — сказал он. — Матерь, наверно, моё письмо получила… Обрадовалась, известно…
— Да замолчишь ты, наконец! — крикнул Роман. — Сидит тут и гудит… А моя мать никогда от меня письма не получит… Я тоже шёл! Война была. Немец пёр по дорогам на железных колёсах. А мне шесть лет. Без отца, без матери, без хлеба. Шёл и не плакал. Старый человек меня подобрал. Скрипка у него была в чёрном футляре…
Роман толкнул ногой большой камень, и он покатился в пыльном клубке, увлекая за собой маленькие камушки. Роман глядел, как сшибаются друг с другом каменья, как текут они сухим ручейком.
— Скрипка у него, — повторил Роман. — Главная струна на скрипке порвалась. Он у всех спрашивал: «Простите, не найдётся ли у вас струн для скрипки?»
Люди смотрели на него, как на полоумного. Война кругом, а он струны спрашивает. Я ему пообещал, когда вырасту, сколько хочешь струн куплю, самых толстых, чтобы не рвались. Он засмеялся. Сказал: «Будет у тебя сын, научи его музыке. Вот и всё. Вот мы и квиты… будем».
Роман позабыл, наверное, про Павлухину беду. Он положил руку ему на плечо, встряхнул слегка.
— Песню знаешь? «По дальним странам я хожу и мой сурок со мною»… Этой песне он меня научил… Солдаты-красноармейцы сидели вокруг костра. Концентраты в котелках варили. У дороги их пушка стояла. Они пушку из окружения вытащили. Так с нею шли и не бросали. Дали нам красноармейцы концентратовой каши. Просят: «Сыграй, отец, — может, последний раз музыку слушать…»
Старик достал скрипку, извинился, что одной струны не хватает, и заиграл. Я запел.
Солдаты глаза попрятали. Не так они себе начало войны представляли. Молчали солдаты, когда я кончил петь, только сосали цигарки до такого края, пока в носу палёным не запахло. Старик тогда им сказал:
— Извините, товарищи бойцы, я вам сейчас сыграю другую, очень красивую песню.
Начал он было играть и опустил смычок:
— Простите, товарищи военные, не хватает у моего инструмента голоса для этой песни. Эту песню на серебряных
Роман высморкался в большой, как салфетка, платок, нашарил под ногами ещё один камень, тронул его каблуком.
Павлуха смотрел на вершины сопок, лиловые от подкрашенного солнцем тумана. Если бы сейчас война, разве пустил бы Павлуха слезу. Он бы…
— Старик меня в Ленинград привёз. Определил в детский дом. Потом я узнал, что он умер в блокаду… Ты себе и представить не можешь, скольким людям я на свете должен. Всей моей жизни не хватит, чтоб расплатиться. Они про меня и забыли, наверное. Был такой парнишка — Ромка-детдомовец. Был парнишка — Ромка-фезеушник. Почему был? Он есть. Он сейчас стал Романом Адамовичем!..
Роман сильно толкнул камень ногой. Камень покатился по склону, покачался на самой кромке утёса и заскользил вниз, ломая невидимые отсюда кусты.
— Эй вы там! — раздался сердитый окрик. — У вас что в голове?
Снизу из-за утёса показались два сухих кулака. Потом на скалу вскарабкался пожилой человек в брезентовой куртке.
— Это ты толкаешь камни? — спросил он у Павлухи. — Инструмент мне сейчас чуть не сломал…
Роман поднялся, кашлянул.
— Это я, Виктор Николаевич… Виноват…
Пожилой человек посмотрел на обоих исподлобья, как-то смешно шевельнул щекой.
— А хоть бы и так. Недоструганная какая-то молодёжь нынче. У вас по три стружки в голове на брата… Сапоги какие-то напялил, ботфорты… Мушкетёр. — Он кивнул на Павлухины сапоги, вытащил из кармана серебристую коробочку, положил под язык большую белую таблетку, сказал, причмокнув:
— Ладно, камень далеко упал. Это я так, для острастки… О чём говорили?..
— Так, — смущённо сказал Роман. — Биографию Павлухе рассказывал.
Виктор Николаевич окинул мальчишку быстрым ухватистым взглядом.
— Это и есть знаменитый землепроходец? Мне ваша девушка про него рассказывала, Зина-секретарь…
А на другой день в квартиру Романа пришли: секретарь комсомольцев Зина, председатель постройкома — Игорь и пожилой человек инженер-геодезист Виктор Николаевич. Шея у геодезиста была замотана шарфом, кожа на лице тёмная и твёрдая.
— Вот, — сказала Зина, — Виктор Николаевич.
Геодезист кивнул, сказав вместо приветствия:
— Вот так Павлуха. Сапоги-то, глядите, какие. Мне бы такие. Крепкие сапоги. Мужская обувь.
— Виктор Николаевич имеет право школьников к работе привлекать во время летних каникул, — объяснил Игорь. Он глядел на Павлуху с победной гордостью. А Зина, посмеиваясь, грызла сухарь, словно это и не она привела сюда Виктора Николаевича. — Жить станешь в общежитии, аванс на первое время тебе выдадут, а уж дальше всё с Виктором Николаевичем. Он теперь твой начальник. Собирай барахлишко, мы тебе койку покажем в общежитии, распоряжался Игорь. — Давай, Павлуха.