Скоморошины
Шрифт:
Целовальник взял этот полштоф, посмотрел со свечкой на его дно и увидел, что действительно на дне проверчена дыра (чтобы можно было отлить и впустить туда, а после воском залепить).
– Ну, чортова образина, теперь я верю тебе, что ты – чорт.
– А ты не ругайся, мы с тобой будем друзьями, ты угости лучше.
Целовальник налил два стакана, взял свой и выпил, сам скосился и смотрит на другой и видит: стакан поднялся сам собой и так в воздух испрокинулся, как кто его пил, и так сухо, что капли не осталось, только кто-то крякнул.
– Ну, брат, спасибо за угощенье.
– Спасибо-то спасибо, а ты мне розскажи кто ты.
– Я тебе, брат, расскажу, слушай! Я – сын богатых родителей и сын купеческий, проклятый еще в утробе матери, и вот теперь скитаюсь по свету и около тридцати лет не нахожу себе пристанища. Отец меня проклял ни с того, ни с сего, а мать поклялась своей утробой в нечестивом деле (они душу человеческую сгубили, отравили своего роднаго брата, чтобы воспользоваться его богатством). Так вот я кто такой! Теперь дальше слушай! Ты каждый день в двенадцать
– Слышал.
– Так и поступай.
Целовальник выпил еще вина и лег. Посмотрел на дерево, оно стало меньше, все ниже и ниже, скрылось под полом и половица опять легла на свое место, как ни в чем не бывало. Целовальник затушил свечу и заснул.
На другой день был базар. Он поутру встал рано и увидал, что у него открылась хорошая торговля, и он, полупьяный, целый день хорошо торговал, ни в чем не обсчитался. К вечеру проверил выручку и смекнул, что торговля шла на удивленье, а что говорил ему проклятый, он это все и исполнил, и с этого дня целовальник стал торговать так хорошо, что все его товарищи стали ему завидовать. Он никогда не попадался ни под какой штраф, несмотря на то, что постоянно продавал вино рассыропленое, и заблаговременно знал кто из дистаночных или поверочных придет к нему его ревизовать. Удивлялись его аккуратности, его ловкости, его честности и больше всего тому, что целовальник, хотя пил вино, но пьян не напивался. Прошел год. Наступила полночь. Целовальник по обыкновению спал на стойке и проснулся. Слышит вдруг голос:
– Ну, прощай, брат, я ухожу. Ты завтра же откажись от кабака и прекрати торговлю!
– Ну что ж. Покажись мне!
– Возьми ведро воды и смотри в него!
Целовальник взял ведро воды, а в другую руку свечку и стал на воду смотреть. Он увидал в ведре свое лицо и с леваго плеча – другое лицо красиваго человека средних лет черноброваго, черноглазаго, а в щеках как будто розовые листочки врезаны.
– Видишь ли?
– Вижу, какой ты красавец.
В это время кто-то вздохнул и раздался голос:
– Не родись ни хорош, ни пригож, а родись счастлив.
Все пропало. В печной трубе раздался страшный вопь и плач. Целовальник все-таки не послушался и на другой день торговал по случаю базарного дня и хотел еще зашибить копейку, но несмотря на то, что в течение года нажил мошенничеством и приемом краденых вещей до двух с лишком тысяч. В этот же день дистаночным был оштрафован на двести пятьдесят рублей, сдал должность и навеки отказался от торговли вином. Перестал пить, купил себе постоялый двор и сделался набожным человеком.
(Записано и сообщено М. И. Извощиковым)
Жили-были двое братьев – один бедный, другой богатый. У беднаго была только одна корова. Богатый раз пришел к бедному: «Убей корову, шкура на базаре пятнадцать рублей, а мясо ни по чем». Бедный обрадовался и убил, мясо оставил себе, а шкуру пошел продавать. За шкуру ему дают полтора да два рубля. В последней лавочке он продал за три рубля, при этом вырядил стакан водки. Купец послал его к своей жене. А у купчихи в это время сидел любовник. Как только бедный отворил дверь, любовник скрылся. Он сказал купчихе, что хозяин велел налить стакан водки. Купчиха налила неполный стакан на палец. Мужик выпил и сказал: «Мне хозяин велел полный налить». Купчиха налила полный, мужик выпил. Вдруг хозяин идет с гостем. Купчиха мужика вместе с любовником посадила в подполье. Купец заказал самовар. Гость напился допьяна и они запели песню. А бедный в подполье и говорит: «Я подхвачу эту песню, эта песня моего родителя-батюшки». Любовник стал просить мужика, чтобы молчал, и дал денег. Между тем гость запел другую песню, эта песня оказалась песней родимой матушки и мужик за молчание опять получил деньги. После второй веселый гость затянул третью песню. Мужик заявил, что это песня его любимая, и что он непременно запоет. Любовник заплатил мужику еще больше за молчание. Голос умолк. Мужик и говорит: «Я есть хочу, пора и выходить до каких пор мы будем сидеть?! Иди проси подушку да ведро смолы». Любовник отворил западню и сказал: «Дай ведро смолы да подушку с перьями». Она дала. Мужик вылил смолу на любовника, обвалял его в перьях и сел верхом на него и вывел его в комнаты. Купец, увидав это, испугался, купчиха говорит мужу: «Разве я тебе неправду говорила, что в подпольи у нас кикиморы живут?! Вот кто у нас и деньги таскает». Отворили дверь, и те выехали на улицу… Мужик слез с кикиморы, толкнул ее и пошел домой и позвал к себе богатого брата. «Смотри, брат, как дороги шкуры-то! Я счету не могу дать деньгам». Богатый пошел и перебил всю свою скотину, мясо оставил про себя, а шкуры повез на базар. Но шкуры совсем сделались дешевы, и он спустил их по полтине за шкуру. Оставшись без скота и без денег, он совсем обеднел и стал хуже, чем его бедный брат жил раньше.
Про банника
/1. Одна девка безстрашная в баню пошла. «Я», – говорит, – «в ней рубаху сошью и назад вернусь». Пришла в баню, углей с собой взяла, а то ведь не видать ничего. Сидит и раздувает их. А полуночное
/2. Муж с женой в баню пошли. Только муж помылся да и хочет идти, жену кличет, а та не хочет: легла на полок парится. Вдруг у окна чорт закричал по-павлиньему. Муж-то выбежал и вспомнил вдруг про жену, бежит назад, а уж его не пускает нечистый-то. Одну женину шкуру ему в окошко кинул. «Вот», – говорит, – «твоя рожа, а вот – женина кожа!»
/3. Один безстрашный тоже в баню пошел, да долго оттуда и нейдет. Пошли к дверям звать его, а его не пускают. Стали в дверь стучать, а ему только больнее от этого. Зовут его, а он и говорит: «Вот», – говорит, – «мне сейчас гроб делают». И слышат снаружи, что в бане пилят и стругают, и топором стучат. Он кричит: «Вот теперь», – говорит, – «заколачивают». И слышно как гвозди вбивают. Утром вошли, а он мертвый в гробу среди бани.
(Записано в Симбирске)
/4. Стояла у нас на Курмышке (в Симбирске) баня в саду. Осталась после хозяйки умершей дочь-невеста. Все она об матери плакала. И пронесся слух, что мать ей по ночам змеем летает. Прилетит это к полуночи и над трубой разсыплется. Похудела, бедная, изсохла, ни с кем не говорила и все в полдни в баню ходила. Стала за ней ея тетка подсматривать, зачем это Душа в баню ходит. Раз досмотрела и услыхала, что она с матерью-покойницей говорит: «Не скажу, мамынька, никому! Я так рада, что ты ко мне ходишь». Тетка тихонько отошла от бани, а Душа вернулась в горницу такая веселая, только бледная, ни кровинки в лице. «Ты, Дуня, не скрывай», – сказала ей тетка, – «что видишься с матерью в бане». Девка взглянула на нее и закричала недаровым матом: «Ты, проклятая, меня извести хочешь, задушить хочешь!» – «Ты не сердись, Дунюшка, я тебе с матерью видится не запрещаю». Уговаривать ее принялись. Девка вдруг повеселела и все тетке рассказала. Как только она тетке все рассказала, в самую полночь девку в постели мертвой нашли. Пошел слух, что Душу мать убила, и даже сама старуха-обмывальщица говорила, что на груди у Души видела два пятна, словно они нарисованы, точь-в-точь крылья ворона, а это значит мать-то в виде змея прилетала и дочь-то за то убила, что та тетке проговорилась. Сам я этого змея видел, как он Веригиным садом пролетал и над баней розсыпался. После смерти дочери дом и сад остались заброшены, окна в доме заколочены и никто не покупал, а место было хорошее. Все чего-то боялись. Играли раз в саду днем ребятишки и раз, играмши, распустили слух, что в бане видели чертей, банных анчуток, кикиморами что прозываются. Мохнаты, говорят, а голова-то гола, будто у татарчат, стонут… Стон в бане многие соседи слышали, особливо бабы да девки. И пошла про баню дурная молва, и ходить садом ночью бояться (а через сад был ход со втораго Курмышка на первый и на Большую улицу, а Кирпичной-то улицей, знашь, дальше обходить). Прошло с год время, стали о бане забывать. Вдруг оказия случилась, одну девушку выдавали замуж на Курмышке: бедную нишенку за солдатика. На девишник баню истопили, пошли девки с невестой мыться, размывать ей усы, да из бани-то все нагишом и вышли в сад на дорогу и давай безобразничать и беситься: котора пляшет и поет, что есть голоса, похабшину, которы друг на дружке верхом ездиют, хоркают по-меренячьи… Ну, их смирили, перехватали, отпоили молоком парным с медом. Неделю хворали, все жаловались на головную боль. Думали – девки белены объелись, смотрели – нигде не нашли, решили, что это анчутки над ними подыграли. Баста с тех пор эту баню топить. Да на ярмарку кто-то и вздумай ей воспользоваться. Один печник, слышь, кутила был (Бубловым прозывался), сорви голова такой – и пошел в нее первым. Поддал, помотал веник в пару, хвать – с него дождь льет, взглянул, а он в сосульках! Как бросит веник и с полка и хмыль нагишом домой. Прибежал в горницу в чем мать родила без стыда, без совести. «Теперь верю», – говорит, – «у вас черти в бане живут». – «Это тебе попритчилось, видно?» – «Чего попричтилось? Шут с ней и с баней-то вашей!» И рассказал. Сходили за его рубахой и штанами, а они все в лепетки разодраны. Так все и ахнули. С той поры баню забросили, а дом Верегиных, как кто не купит, с год поживет – покойник в семье. А как наступила весна, все видят, то утром, то в полдни, то вечером бегает по саду здоровенная нагая баба. Бросятся с дубьем ее ловить – она убежит в баню. Ищут, ищут – нет! Так года четыре продолжалось. Купил дом плотник, сломал он и дом, и баню, все перебрал, и с того времени как рукой сняло.
(Слышано от симбирского мещанина Ивана Андреевича Извощикова. Сообщено М. И. Извощиковым)
Один устьцылем жил в работниках у пустозеров на Пылемце. [229] Хозяин все ходил в баню один. Работник и спрашивает:
«Ты пошто-ино один ходишь? Возьми меня».
– А ты не забоишся-ле? Ко мне из под полка человек выходит. Ты с ума сойдешь.
«Нет, я не боюсь, не сойду с ума».
– Ну пойдем.
Роботник пошел, стал мытця, а из под полка страшной старик и вылез. Роботник им веники роспарил, оба они и мылись, а потом старик скатился под полок.
229
Деревня.