Скопин-Шуйский. Похищение престола
Шрифт:
Король уже знал, с чем явилось московское посольство. Воротившись из Тушина, Стадницкий посвятил его величество в суть предстоящих переговоров.
— Ну и как, по-вашему, я должен с ними держать себя? Ведь, что ни говори, они никого не представляют, как я Понимаю: ни царя, ни самозванца.
— Они представляют русский народ и православие, ваше величество. И мне сдается, вам с ними надо быть предельно внимательным и ласковым. Ведь как вы с ними обойдетесь, будет назавтра уже известно в Смоленске.
— Вот тут вы правы, Станислав. Теперь еще вопрос. Рожинский только
— Это понятно отчего. От него все разбегаются, скоро некем будет командовать. Он хватается за вас, как утопающий за соломинку, простите.
— Ранее, как вы мне доносили, он был против меня.
— Тогда был в силе, а ныне — в проигрыше. Самозванец ему плаху обещает, вот он и оборотился до вас.
— Пишет, что Шуйский в ссоре со Скопиным и чтоб я написал Скопину милостивое письмо.
— А это он уже придумывает. Скопин побил всех его воевод — Кернозицкого, Лисовского, Зборовского, Сапегу. А с Шуйским у него в порядке. Царь весьма им доволен. Предлагать писать Скопину… Это даже смешно.
— А ему, Рожинскому? Писать?
— Ни в коем случае, ваше величество. Он сам влез в эту кашу, пусть сам и расхлебывает.
Где-то в душе Стадницкий даже торжествовал: «Отмстилось гетману мое унижение».
31 января в день приема послов король приказал по Смоленску не стрелять, не из уважения к «москалям», а бережения ради. У смолян была привычка отвечать даже на одиночные выстрелы. Только не хватало заполучить ядро во время переговоров. В Смоленске наверняка через подсылов знают, где будет король в это время, и попытаются достать его пушкой.
Еще осенью в клочья разнесло его шатер. Дважды попадали в королевские зимние квартиры — в первой разбили ящик с вином, во второй — в щепки разнесли походный трон, на котором только что сидел Сигизмунд, на минуту отлучившийся по малой нужде.
— Спасибо моему мочевому пузырю, — пошутил тогда побледневший король. — Вовремя позвал.
Но нынче была еще надежда, что по своим смоляне бить не станут, и все же для надежности «не надо дразнить их». Итак, пушки утихли, высокий торжественный прием московских послов начался.
Гофмаршал представил королю главу делегации — боярина, окольничего, воеводу пана Салтыкова Михаила Глебовича, а уж всех остальных четырнадцать членов от князя Юрия Хворостинина до Федора Андропова, выслужившегося при самозванце из простых кожевников до посла, представлял сам Салтыков. И каждый представляемый при этом делал низкий поклон королю, как говорится, «от бела лица до сырой земли».
— Ваше величество, — начал торжественно Салтыков, — позвольте вам от всей Русской земли выразить благодарность за то, что вы столь близко к сердцу принимаете наши беды. Что вы в самый тяжелый момент нашей истории протянули руку помощи.
Покосившись на Потоцкого, стоявшего около, Сигизмунд молвил ему негромко:
— Которую руку у Смоленска, того гляди, оттяпают мне благодарные русичи.
Потоцкий на реплику короля усмехнулся краешком рта, мол, понял вас.
В речи Салтыкова несколько раз повторено было слово «милость», к которой он
— Ваше величество, я бью челом вам от имени занедужившего в пути патриарха Филарета, умоляя вас не покушаться на нашу православную веру, не рушить наши церкви и храмы, чтобы святая вера греческого закона была неприкосновенной, чтобы учителя лютерского и римского верования раскола церковного на Руси не чинили. Чтобы король и его подданные чтили наших святых и никогда не вмешивались в дела и суды нашей церкви…
В продолжении всей речи молодого Салтыкова король утвердительно кивал, что, естественно, воспринималось как согласие со всем сказанным.
Но вот приспел час говорить и думному дьяку Грамотину:
— Ваше величество, царь Шуйский много принес бед Русской земле, так как незаконно захватил престол, переступив через крестоцелование. За его клятвопреступление Бог наказал всю землю, и вот уже много лет она никак не замирится, льется безвинная кровь, не сеется хлеб, хиреет торговля. Мы просим ваше величество от имени измученной России на московский престол отпустить вашего сына Владислава…
При последних словах Грамотина король не кивал, а несколько склонил голову к Потоцкому, который бормотал ему в ухо:
— Они оттого просят королевича, что его после будет легче согнать с престола. Не соглашайтесь.
Совет Потоцкого совпадал с желанием самого короля, и он лишь глазами дал знать ясновельможному: «Вполне с вами согласен».
Впрямую и резко отказывать московскому посольству в отпуске сына на русский престол Сигизмунд не стал, но дал понять, что сам не прочь завладеть им:
— Мы с моим сыном Владиславом обещаем блюсти в России православную веру, не рушить ваши церкви. Любая вера есть дар Божий, и мы считаем, что никакую веру стеснять не годится. Поэтому мы с Владиславом настаиваем на том, чтоб и католическая вера была на Руси уважаемой. Чтоб для поляков в Москве был построен костел, где бы они могли молиться, а русские если бы и входили туда, то с благоговением. Пусть соберутся вместе наши сенаторы во главе с ясновельможным паном Стадницким и вместе с московскими послами выработают условия договора, учтя наши замечания, а потом мы его и подпишем. Как вы думаете, господа послы, сколько потребуется на это времени?
— Я думаю, довольно будет трех-четырех дней, — сказал Салтыков. — У нас почти все записано, надо согласовать лишь с сенаторами и учесть пожелания вашего величества. К тому времени, я надеюсь, подъедет патриарх Филарет и приложит свою владычную руку.
По уходе послов Потоцкий сказал королю:
— Надо было сказать, чтоб вписали в договор сдачу Смоленска. А то мы с этими рядимся, а смоляне лупят по нас из пушек.
— Возможно, вы и правы, Яков, но у меня есть сведения, что Шеин не прочь сдать город, а архиепископ смоленский против этого. Все дело в иереях. Вот явится Филарет, тогда можно будет и об этом поговорить. А вообще, конечно, лучшим бы выходом было взять Смоленск на щит, мечом. Больше чести, а главное, не они бы нам диктовали условия, а мы.