Скопин-Шуйский. Похищение престола
Шрифт:
— Ну? Он?
— Не он, Марина, но…
— Я же тебе говорила, я знала, я знала.
— Тиш-шше, — прошипел гусаком Мнишек. — Все же за пологом слышно.
— Ну и пусть.
— Марина, послушай. — Мнишек говорил едва не шепотом. — Я же отец, разве я пожелаю зла тебе? Он лучше того, выше, красивее, настоящий царь. Да, да и потом, как только мы приедем с тобой, я сразу же получаю триста тысяч. Понимаешь, триста тысяч. А сейчас мы с тобой нищие. Неужели ты этого не понимаешь? Как только мы явимся в Польшу, меня кредиторы
— Но, отец, ты и меня пойми, не потаскуха же я, в конце концов.
— Что ты, что ты, Бог с тобой, доченька. Ты царица, провозглашенная и коронованная, а он… — тут Мнишек даже не шептал, а одними губами сказал: — «Никто». А когда ты станешь возле него, тогда и его признают царем. Понимаешь, через тебя он станет царем. Он же будет тебе век обязан. Тебе счастье само в руки идет, а ты упираешься.
Марина, прикрыв глаза, долго молчала, наконец, открыв их, сказала:
— Хорошо. Я согласна. Только пусть он отведет мне отдельную квартиру. А в постель мою явится после взятия Москвы, в Кремле, в моей спальне.
— Но, Мариночка…
— Все, все. Я — царица и мужа допущу к себе лишь на царском ложе.
Мнишек поднялся, вздохнул:
— Ох и сволочная ты, дочка, вся в мать.
— Какую родил, — огрызнулась Марина примирительно.
Как бы там ни было, воевода вышел из шатра хоть и вспотевшим, но умиротворенным. Прошел к походной коновязи, где Сапега уже беседовал с Зборовским.
— Ну как? — встретил его улыбающийся Сапега. — Крепость сдалась?
— Сдалась, — улыбнулся Мнишек устало.
— Ну вот, я же вам говорил, где я — там победа.
— Победа-то, победа, но она такие условия нагородила.
— Ну без условий, пан Мнишек, ни одна крепость не капитулирует.
Поскольку августовский день клонился к закату, решили заночевать в Раздорах, чтобы утром ехать в Тушино. Сапега послал к царю гонца с краткой запиской: «Она согласна, готовьте встречу». Он, старая лиса, догадывался, насколько эта встреча важна для Тушинского царька. Поэтому наказал Мнишеку:
— Юрий Николаевич, глядите, чтоб наша молодая кобылка не взбрыкнула там.
— Что вы, что вы, дорогой воевода, все пройдет Как на смотре.
Мнишек настолько уважал и побаивался Сапегу, осмелившегося не послушаться даже короля, что не посмел обижаться на его грубые сравнения царицы то с «крепостью», то с «молодой кобылкой». Кого другого за такие оскорбления Мнишек вызвал бы на поединок, конечно не на саблях — староват он для них, но из пистолета рука б не дрогнула. Но Яна Сапегу (Петра Павловича) Боже сохрани. Наоборот, даже ответил в тон ему, сказав о «смотре», на котором оценивают обычно не только всадников, но жеребцов и кобылок, на которых они гарцуют.
Благословляя дочь на сон грядущий, Мнишек шептал ей:
— Мариночка, милая, обними ты его завтра, поцелуй.
— Мы об этом не договаривались.
— Ну, деточка, что тебе стоит, а
— А мне?
— Господи, тебе вся империя достанется, вся Россия. Не мучь ты меня, пожалей, доча. Я ныне нищ, растоптан, оплеван, а с такими деньгами я опять воспряну. Ну, доча!
— Ладно. Иди спать, отец.
— Ну ты сделаешь, как я прошу тебя?
— Ладно. Постараюсь.
— Вот и умница, вот и умница, — обрадовался воевода и даже потянулся поцеловать дочь, но она недовольно оттолкнула его.
— Твои усы колючие.
Он не обиделся, а от восторга даже прослезился, шептал срывающимся голосом:
— Вот и ладно… Вот и славно… Умница ты моя. Единственная. Спи с Богом.
Отчасти Мнишек узнавал себя в упрямстве дочери: «В меня, сучка, вся в меня, мать ни при чем».
Часть третья
Победитель опасен
1. Между двух царей
Прибывший с невеликой дружиной в Новгород князь Скопин-Шуйский был встречен с честью. Хотя воевода новгородский Михаил Татищев отнесся к прибытию царского племянника с плохо скрытым неудовольствием, решив, что царь не доверяет ему. При первой же встрече с «мальчишкой», как заглазно он звал Скопина, Татищев молвил ему с полушутливым намеком:
— А уживутся ли два медведя в одной берлоге, Михаил Васильевич? А?
Скопин посмеялся, отшутился дружелюбно:
— Я в вашу берлогу, Михаил Игнатьевич, ни за что не полезу. Потому как послан не по берлогам прятаться, а со шведами переговоры вести.
— Что, неужто уж своих сил мало? — спросил Татищев. — А как вы думаете? Уж об украинских городах и говорить не приходится, так ведь 22 русских города уже Вору присягнули. Ни на кого положиться нельзя. Смоленск, Нижний Новгород пока верны государю да вот вы.
— Верны, — вздохнул Татищев. — Кабы так.
— А что? Неужто колеблется Новгород Великий?
— Колеблется, Михаил Васильевич, еще как колеблется. Особенно мизинные [57] людишки. Он ведь, Вор-от, много им чего обещает. А мизинные завсе лучшим людям завидовали. А он обещает их над вятшими людьми взвысить. Псков-то отчего сторону Вора взял?
— Отчего?
— Мизинные вятших переважили, да и воевода Петр Шереметев с дьяком Грамотиным тому немало поспешествовали.
— Воевода?
— Да. Заставлял людей присягать Тушинскому вору, а потом за эту присягу их же пытал, отбирал у них нажитое. Села на себя захватывал и все именем царя московского. Псковичи послали в Москву к царю деньги и челобитную, так посланцев этих едва не казнили.
57
Мизинные — люди простого звания, чернь.