Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант
Шрифт:
Чем свечи лучше электричества, так тем, что романтическая атмосфера создается автоматически. Не освещенное пронзительным светом тело со всеми его не всегда эстетическими подробностями, а мягкий абрис, насыщенный тенями.
Елена села поперек кровати, вытянула ноги до середины кельи, руки закинула за голову, вызывающе выставив свои не слишком роскошные груди. Она явно ощущала себя перешедшей в иное качество. Женщина она теперь, со всеми вытекающими последствиями. Полноценное существо, познавшее не только неведомое ранее удовольствие, но и осознавшее свои права и власть.
Обняла Игоря, сама стала горячими
– Ты же теперь навсегда мой, князь? Мы с тобой начнем новую, Мещерскую династию. Давай еще раз. Мне понравилось. Только теперь не так. Постельные бабы меня учили, ты не думай. Нас, княжон, с самого детства учат. Книги индийские и арабские, с картинками, читают. Вас, мужчин, воинскому делу обучают, нас этому…
Очень Ростокин удивился. Сейчас действительно не питерская студентка Лена его обнимала, а подлинная великая княжна, с историческим опытом тысячелетней империи. Вспомнилась из прочитанных книг басилисса Феодора, еще кое-какие византийские дамы, имевшие гаремы мужиков почище, чем женские у царя Соломона.
– Ты сейчас все правильно сделал. Не груб был, не спешил. За это я тебя еще больше полюбила. Девичья любовь – не то. Просто глупость. А женщиной с тобой став, никогда тебя не покину. Люб ты мне, и другого не надо.
Шепча эти слова, Елена вела себя так, что напомнила Игорю суккубов, демонов, принимающих женский облик, доводящих мужчин до исступления, а потом…
Но не о каком «потом» ему думать не хотелось.
– Вот, – удовлетворенно сказал Елена, наконец перевернувшись на спину и распрямившись. – Подай вот это… – указала на соседний табурет. Натянула сначала белые трикотажные трусики (разве их в тринадцатом веке знали?), а потом и вязаные солдатские кальсоны с рубашкой. – Теперь я рожу отцу наследника. Старшие сестры опоздали, дуры чопорные…
Ростокину показалось, что его опять использовали. Династические хохмочки, так их мать…
Хотел было спросить: а как насчет всего остального? Любовь там, свадебное путешествие по достопримечательностям Золотого кольца, или в Европу…
«Какая, на хрен, Европа, – тут же возразил он сам себе. – Париж – поганая деревушка, где даже Нотр-Дам построят через полтораста лет. А так – деревня, до Владимира и до Твери как до Марса пешком, не говоря о Новгороде Великом!»
– Спать будешь, княжна? – спросил он, затягивая ремень на кителе.
– А что, по крышам бегать? – ответила Елена, подтягивая одеяло к груди.
Удивительно пересекались манеры и черты характера двух вроде бы разных девушек, но, похоже, одинаково неудобные в обычной семейной жизни. С первой Ленкой он расстался не по своей воле, не понимая еще, что нашел, что потерял, а с этой, похоже, не только великокняжеского стола не нужно, а и вообще…
– Так и поспи, и я тоже…
Елена махнула рукой и отвернулась лицом к стене.
Игорь чувствовал себя совершенно вымотанным. Кто б сказал раньше, что юная девственница может до такого довести. А то у него женщин раньше не было. Мадьярка Алла, страстная до потери сознания, и та оставляла достаточно сил…
Суккуб, не иначе, княжна Елена. Хорошо, что живым удалось выскочить.
Он не знал, каким образом сумел разыскать помещение, где сидели, выпивали и закусывали Александр Иванович с игуменом.
– Ого! – хором сказали оба, увидев то ли князя, то ли корреспондента газеты «Звезды зовут».
Ростокин затворил за собой дверь, надеясь, что до утра ее больше никто не откроет. Ему вспомнилась ночь в келье отца Григория, казначея Кирилло-Белозерского монастыря.
– Бесы ли тебя обуяли, сын мой? – спросил отец Флор, недрогнувшей рукой наливая стограммовую стопку. – На, ее же и монаси приемлют, и ты прими, не пьянства ради, а душевного здоровья для…
– Спасибо, отче. – Игорь махом выпил, посидел, ощущая, как растекается по телу раба божия чревоугодная влага, подцепил двузубой вилкой порядочную порцию монастырской квашеной капусты, которую грешно есть помимо водки.
– А знаешь, товарищ корреспондент, пока ты мировоззренческие вопросы решал (ведь так?), мы с отцом Флором под первый литр удивительнейшие вещи выяснили…
Игорь, сглотнув, поднял взгляд.
– Ты, помнится, отца Григория хорошо знал? Ну, того самого… – Шульгин, забыв о предыдущем, курил, уже не спрашивая разрешения и не выходя на галерею, да и игумен внимания не обращал. Не до того.
– Знал, а что? – Ростокин, еще не перейдя предела, сам к чужой фляге не тянулся, но глазами Шульгину показал, что добавить – необходимо.
– Так отец Флор тоже его очень хорошо знает…
– Это, то есть, как? – Сказать, что Ростокин был ошарашен, – ничего не сказать.
– Да как хочешь, сын мой. – Игумен разлил, почесал снизу вверх бороду, – Достойнейший монах отец Григорий. Кровушки пролил немало, так ведь в мирском качестве, Отечество защищая, что подвиг, а не грех. Зато потом тридцать лет повседневно молился, не за себя только, за всех, с кем служить пришлось…
Ростокин, сглотнув еще сто грамм крепчайшей настойки (куда там братьям-бенедиктинцам с их ликером), медленно уплывал.
– И тебе помог от наваждения избавиться, не так ли?
– Какое наваждение, отче, какой отец Григорий? У нас сегодня одна тысяча двести тридцать седьмой год от Рождества Христова, так? Или не так?
– Ни малейших сомнений, – ласково улыбнулся игумен. – Именно так и в летописях записано: «И нашли на Русь татарови силой бесчисленной лета шесть тысяч семьсот сорок пятого…» От сотворения мира. С отцом же Григорием мы неоднократно встречались года так начиная с семь тысяч пятьсот сорокового, когда он сан принял, стал на разных мероприятиях в епархии и Троице-Сергиевой лавре бывать…
– Так получается, вы тоже?..
– Что – тоже? – осведомился игумен.
Ростокин и не знал, как правильно сформулировать мелькнувшую в голове мысль. Хотел спросить, тоже ли монах участвует в непонятном спектакле, живет одновременно в тринадцатом и двадцать первом веке в одном и том же качестве, при этом все понимая и воспринимая как должное? Но подумал, что прозвучит это как минимум глупо.
На помощь пришел Шульгин.
– Все мы здесь в той или иной мере «тоже». Есть мнение, что келья отца Флора, как и Григория в том твоем случае, обладает определенной экстерриториальностью. Мы с ним, когда здесь заперлись, начали насущные проблемы обороны и высокой политики обсуждать, неожиданно почувствовали, что понимаем друг друга куда лучше, чем на открытом пространстве…