Скрипач
Шрифт:
Нежно проведя рукой по грифу, Ганс небольшим белым платочком отполировал верхнюю деку, а затем проверил строй. Юноша хотел провести последние минуты перед спектаклем, играя на скрипке. Вскинув инструмент на плечо, Ганс погрузился в свой особый мир, в котором царила гармония и красота. В мир своей души, которой он дорожил, пожалуй, больше всего на свете. Которую хранил, как зеницу ока. Которую боялся потерять или испортить.
Вверху, в зале, раздались хлопки аплодисментов. Юноша на секунду навострил уши и поспешил подняться
Поднявшись и встав у занавеса, Ганс с любопытством наблюдал, как сам директор театра объявляет музыкантов, те в свою очередь чинно проходят на сцену, кланяются и усаживаются на свои места. За сценой было ещё полно актеров, которые толпились, толкались и перешептывались. Среди этой толпы Ганс нашел взглядом Тессу.
– Все будет хорошо, – то ли утвердительно, то ли вопросительно прошептали её губы.
Ганс едва заметно кивнул. Девушка улыбнулась в ответ и отправилась на сцену, услышав свое имя.
Вот всех музыкантов и актеров объявили. Всех, кроме одного. Иоганн Люсьен стоял за кулисами и ждал, пока начнется концерт. Он был, словно призрак, бестелесный, безымянный, он не числился ни в каких списках, его имя никогда и нигде не звучало. И даже записки о рождении из деревенской церкви у него не было.
Ганс привык к этому, хотя иногда ему и было немного обидно.
Задумавшись, юноша чуть было не пропустил кивок дирижера, который был адресован находящимся на сцене музыкантам. Резко подняв скрипку на плечо, он заиграл.
И вот закружились на сцене лица, слышались песни, диалоги, мечтательная пастушка в исполнении Тессы веселилась, то звонко распевая песни, то заливисто смеясь и беззаботно болтая.
А Ганс погрузился в музыку, и не было вокруг больше ничего, кроме музыки. Он готов был вечно терпеть насмешки оркестровых скрипачей, безмолвные упреки директора, голод, боль, потери, лишь бы только рядом была скрипка и музыка.
Время неслось так быстро. Казалось, только-только прозвучали первые ноты, которые были подхвачены оркестром, но представление уже близилось к своему завершению. Этого момента так трепетно ждал юноша. Последняя ария. О боже, как она была великолепна!
Все музыканты и актеры замерли. Осталась только Тесса. И никому, кроме неё, не видимый Ганс.
– И юности звенящей дни… – раздался голос девушки.
Она пела в полной тишине. В небольшом просвете между тяжелой портьерой и стеной Ганс видел, как замер зал. Девушка закончила один мотив, и тут началось скрипичное соло. Ганс выводил каждую нотку, каждый форшлаг так чувственно, живо, с неподдельной искренностью, что с уст кого-то из гостей сорвался невольный сто восхищения. А вот голос девушки снова подхватил музыку.
Дуэт скрипки Ганса и голоса Тессы был незабываем. Они то сливались вместе, то переплетались причудливыми созвучиями, то расходились, дополняя друг друга. Юноша выжимал из инструмента все, что можно было, ведь именно этого
Смолкли последние звуки. Ганс бессильно опустил скрипку. Присев на обшарпанный стул рядом с занавесом, юноша затаил дыхание, чтобы успокоить бешено бьющееся сердце.
Что-то было не так.
Тишина. В зале стояла звенящая тишина. Ганс мог слышать дыхание, шелест листьев цветов в руках зрителей, взволнованно бьющиеся сердца, но ничего более.
Вдруг неожиданно зал взорвался аплодисментами. Ганс осторожно выглянул в просвет между занавесом и стеной. Один мужчина с третьего ряда поднялся на ноги, держа руки высоко над головой и громко аплодируя. Внезапно за ним последовали другие. Через пару секунд весь зал стоял на ногах, беспорядочно хлопая руками и крича: «Браво!»
Ганс устало улыбнулся. Тесса раскланивалась, казалось, каждому. Помимо «браво», в зале стали раздаваться крики: «Восхитительно!», «Волшебно!», «Чудесно!», Незабываемо!»
Вдруг Ганс отчетливо услышал обрывок фразы, брошенной каким-то мужчиной: «… играл на скрипке?»
И в этот же момент Тесса, до этого усердно отвешивающая благодарные поклоны, повернулась в сторону Ганса. Глянув в её глаза, юноша моментально понял, что она собиралась сделать, и отчаянно замахал руками, показывая, что этого ни в коем случае нельзя допускать. Но было уже поздно. Девушка сделала несколько шагов в сторону кулис, взяла Ганса за руку и повела на сцену. Зал аплодировал.
От этого неестественного шума у юноши заложило уши, и закружилась голова. Испуганными глазами он озирался кругом. В какой-то момент ему показалось, что сейчас толпа закричит: «Долой самозванца! Выгоните попрошайку из зала!» Но вместо этого все так же раздавались бурные аплодисменты и одобряющие возгласы.
– Иоганн Люсьен Сотрэль! – громко объявила Тесса, подняв руку, за которую она держала Ганса, вверх.
Зал на мгновение замер, а потом зааплодировал ещё громче. Если бы лицо Ганса не было таким бледным и измученным, то, наверное, его щеки бы налились румянцем. Большое количество людей пугало Ганса, ведь в эту минуту все их внимание было сосредоточенно на юном музыканте, а он был растерян, не понимал, как нужно себя вести, что делать…
– Спектакль подошел к своему завершению! Спасибо за внимание! – объявил голос директора, и занавес медленно начал двигаться.
Тесса оттащила ошарашенного, испуганного, уставшего, смущенного Ганса немного назад, продолжая кланяться, пока занавес не отделил их от публики. Как только это случилось, Ганс резко схватил Тессу за запястья и развернул к себе.
«Зачем? Зачем?!» – беззвучно восклицали его дрожащие глаза.
– Они должны были видеть настоящего мастера, – ответила Тесса, не отрывая от него испуганного взгляда.
Ганс ещё несколько мгновений поглядел на неё, а потом развернулся и зашагал прочь в свою каморку.