Скрипачка
Шрифт:
— Дай телефон. — Алька нетерпеливо протянула руку.
— На. — Копчевский вынул из кармана сотовый.
Алька, путаясь и сбиваясь, набрала номер Чегодаева. К телефону никто не подходил. По мобильному ей ответили, что номер заблокирован. Алька вернула трубку Копчевскому и отошла в сторону.
Значит, Васька сбежал. Обманул ее и исчез. А она, идиотка, еще извиняться перед ним вздумала сегодня утром. Вообразила, что он, как Андрей, будет ей помогать за красивые глазки! Она еще у него в квартире должна была понять, что происходит. Этот отстраненный тон, эта холодная жалость в глазах — будто она обречена умереть от тяжелой болезни, а он врач, который ничего не может поделать. Потому и подходить не стал на прощанье, отрезал ее, вычеркивал из своей жизни.
— Прошу оркестр на сцену, — распорядилась ведущая концерта.
Алька машинально двинулась вслед за чьей-то спиной, видя перед глазами только черноту. Все напрасно. Весь этот безумный месяц, все ее поездки, два дня поисков в огромном доме, отчаянное вранье, унижения, страх.
Она уселась за пульт, уставилась невидящим взглядом в ноты, стоящие на пюпитре. Что это? Она никак не могла включиться в бесконечную сеть мелких черных значков. Они сливались перед ней в сплошное месиво, и Альке показалось, что она никогда не училась музыке, не знала нот и очутилась здесь по ошибке. Шумели аплодисменты, Горгадзе стоял уже на своем дирижерском месте, как капитан на капитанском мостике, стройный, элегантный, подтянутый. В руке его уже была зажата палочка.
«Я не могу играть!» — со всей силы крикнула про себя Алька, но никто не услышал этого крика. Она не может, она не знает, как это делается, она все позабыла: для чего эта палка, которую называют смычком, как ею водить по туго натянутым, зловеще поблескивающим струнам? Надо сказать Ирке, надо незаметно уйти, выскочить позади оркестра, пробраться по краю сцены за кулисы! Иначе она испортит весь концерт, спонсоры откажутся от них, и не будет больше Московского муниципального. Надо позвать Ирку — вон она сидит впереди, ее спина прямо перед носом у Альки.
Горгадзе взмахнул палочкой. Все, теперь все. Она не успела. Теперь нужно играть, как угодно, но играть, иначе будет кошмар, позор, что-то ужасное.
Алька осторожно повела смычок и тут же услышала свой дрожащий, прерывающийся звук. Рука дергалась, смычок прыгал, извлекая из инструмента жалкую, непотребную фальшь. Алька отчетливо различала ее в мощном гудении оркестра. Кажется, и Ленка что-то уловила, покосилась мельком, поморщилась. Надо играть тише, совсем тихо, тогда, может быть, никто из зала ничего и не разберет. Алька похолодела. А соло? Как она сыграет соло такими дрожащими руками? Там не за кого будет спрятаться, играют всего два пульта, четыре скрипки, у каждой — своя партия. Не прозвучит Алькина партия — вся музыка исказится, тем более французские миллионеры только что слышали ее в оригинале!
Где же выход? Ведь должен быть какой-то выход? Упасть в обморок на сцене? Сказать, что заболело сердце? Она как-то раз наблюдала подобное на чужом концерте. Отвратительное впечатление! Алька увидела, как впереди напряглась Иркина спина. Конечно, она прекрасно слышит мерзкую Алькину игру и предчувствует ее провал через три минуты. После него Альке останется только одно — уйти из оркестра, ни с кем не попрощавшись. И Ирку она подведет под монастырь — надо было думать, кому соло давать.
Алька обреченно взглянула в ноты, стиснула зубы, попыталась унять дрожь в руках, но у нее ничего не вышло. Кларнет доигрывал каденцию, оркестр негромко аккомпанировал ему, постепенно стихая. Наступила люфт-пауза. Горгадзе повернул лицо к струнному квартету, ободряюще кивнул, поднимая руку. В этот момент Ирка на долю секунды обернулась к Альке, губы ее зашевелились, почти беззвучно, так что Алька скорее не услышала, а угадала
— Над струной!
Мгновение Иркины спокойные глаза смотрели прямо в огромные, расширенные от ужаса Алькины. Потом, словно дождавшись Алькиной безмолвной ответной реакции, Сухаревская отвернулась и начала тему.
Алька перестала давать вес на смычок и просто водила им по воздуху, имитируя игру. Она напряженно вслушивалась в музыку, которая должна была лишиться четвертого голоса. Ленка, не успевая обернуться на Альку, решительно всадила свою длинную ноту. И сразу Алька услышала свою партию, как ни в чем не бывало воздушно окутывавшую песенную тему. «Откуда?» — пронеслось у нее в голове, и в следующий момент она все поняла: Ирка играла два голоса одновременно, слегка сокращая Алькины подголоски, уверенно и невероятно чисто выстраивая двойные ноты. Соло звучало ярко и наполненно, не вызывая и тени сомнения, что вместо четырех человек играют трое. Алька слушала, боясь вздохнуть, ожидая каждую секунду, что Ирка собьется и потеряет ее партию. Но Сухаревская играла и играла, будто все свободное время она только и делала, что тренировалась играть оба голоса вместе. Наконец соло закончилось. Оркестр отыграл коду. Зал будто взорвался. Овации продолжались несколько минут, ничего не заметивший Горгадзе жал Ирке руку, жестом поднимал оркестрантов на поклон.
С трудом дождавшись, когда стихнут аплодисменты, Алька выскочила со сцены. Потопталась в коридоре, затравленно озираясь вокруг, — везде были люди: огромный, почти в сто человек, оркестр вываливался из зала в артистическую, в курилку, в туалеты, нигде нельзя было скрыться. Алька, прижимая к себе скрипку, устремилась к служебному входу. Сзади послышались шаги.
— Аля, что с тобой? — Ленка обняла ее за плечи. — Тебе плохо? Тошнит? Я так испугалась за тебя!
Алька продолжала быстро спускаться по лестнице. Только там, внизу, можно было исчезнуть, раствориться на все пятнадцать минут перерыва, побыть одной, постараться взять себя в руки. Ленка, едва заметно прихрамывая, спешила за ней, на ходу приговаривая что-то ласковое и утешительное. Алька изо всех сил сдерживалась, чтобы не зареветь. Сверху раздался стук каблуков, и девчонок догнала Сухаревская, бледная, с ледяным взглядом и со скрипкой в руках.
— Она болела. — Ленка загородила Альку спиной, точно опасаясь, что Ирка нападет на подругу. — Она и сейчас себя плохо чувствует, ей не надо было приходить на концерт.
— Уйди-ка отсюда, — тоном, не терпящим возражений, приказала Сухаревская Ленке.
— Но она не виновата, — упрямо сказала та, не двигаясь с места.
— Уйди, я прошу! Мы сами разберемся.
— Хорошо. — Ленка послушно вышла обратно в коридор, ободряюще кивнув Альке.
Теперь Ирка и Алька стояли друг против друга, и обе тяжело дышали от быстрой ходьбы.
— Иди домой, — наконец проговорила Ирка.
— А концерт?
— Плевать, без тебя сыграем.
— Мне нужно найти Чегодаева, — неожиданно для себя заявила Алька.
— Ты его не найдешь, — твердо ответила Ирка.
Алька села на нижнюю ступеньку, уткнулась в скрипку лицом. Пусть они все оставят ее в покое. Все равно она здесь работать больше не будет, наверняка, после того что сейчас случилось, ее уволят. Или переведут на последний пульт, а это еще хуже.
— Послушай, — раздался над ее головой Иркин голос, — я знаю, где ты вчера была. Я все знаю.
Алька недоверчиво подняла глаза. Что значит «все»? Что она может знать про нее, что она вообще понимает, эта Ирка? Разве она чувствует хоть капельку той боли и отчаяния, которые сейчас душат Альку? Не нуждается она в Иркиной долбаной жалости и сочувствии! На кой Альке эта жалость, если никто не вернет ей синие бланки!
— Иди домой, — повторила Ирка совсем мягко. — Все будет хорошо. Я очень на это надеюсь.
Алька нехотя поднялась со ступеньки и поплелась в артистическую. Там уже было пусто, начиналось второе отделение. Ирка стояла в дверях, спокойно наблюдая, как Алька застегивает футляр, переодевает платье, складывает вещи в пакет.