Скрипка некроманта
Шрифт:
— Мой Бог! — удивился фон Димшиц. — Я бывал не более чем в десяти, как же вышло, что я про них не знал?
— Видимо, вас Господь уберег. Измайлов клонил к тому, что надобно отделить агнцев от козлищ — то бишь наказать лишь картежных академиков. Государыня была уже стара и устала от дрязг. Вот и вышло, что знатные игроки не пострадали, а ответили за московские безобразия пять человек: Молимонов, Ротштейн — этого сочли главнейшим академиком, какой-то секретарь Лука Попов и, разумеется, Волжин с Иевлевым. Их высочайшим рескриптом выслали в Вологодскую и Вятскую губернии, пропечатав об их подвигах в газетах. Вроде бы дело затихло — но московская полиция,
— Но дело с Шатиловичем так и не прояснилось?
— Нет. Говорили, будто бы Молимонов считал его виновником своего изгнания с почтамта и втравил в игру, чтобы проучить. И будто бы игра была лишь одна. Воля ваша — самому случалось проигрываться в прах, знаю, каково это, и не верю, что молодой человек, пусть даже неопытный, за одну ночь просадил двадцать шесть тысяч. Да ему от одной этой цифры страшно сделается.
— Его могли подпоить. Есть всякие снадобья.
— Могли…
Тут оба так друг на дружку глянули, что стало ясно: в головы наведалось одно и то же воспоминание, о золотом флаконе графини де Гаше.
— Значит, я правильно сделал, что вовремя уехал, — сказал фон Димшиц.
— Очень правильно. В Москве одно время каждую ночь облавы проводились. До того доходило — мелких чиновников, захваченных с картами в руках, секли на съезжих. Всех французов, взятых в карточных академиях, выслали обратно во Францию и списки в газетах напечатали.
— А теперь обстановка в Москве какова?
— Покойный государь многие распоряжения матушки своей отменил, но что касается карт — совершенно с ней согласен. Из тех, кто при покойнице был осужден и сослан, многие вернулись, но академиков сия амнистия не коснулась. Нынешний государь тоже по этой части строг, и Москва с Санкт-Петербургом сделались опасными городами.
— Остается провинция.
— Да, только провинция, — отвечал Маликульмульк уверенно и вдруг понял: это прозвучало так, будто они с фон Димшицем сговариваются о совместных действиях.
— Пейте кофей, господа, — сказала фрау Векслер.
Барон фон дер Лауниц снял лучшие комнаты в «Петербурге». В путешествие он отправился наподобие библейского патриарха с шатрами и стадами — чуть ли не со всеми внуками, слугами, секретарем, какой-то подозрительной родственницей, недоставало лишь собственного оркестра, как у Фитингофа. Среди челяди был и юноша-скрипач, на него фон Димшиц первым делом указал Маликульмульку.
Баронов внук смахивал на Гринделя — такое же приятное округлое лицо, такой же красиво очерченный рот и короткий прямой нос. Маликульмульк взглянул на руки — руки оказались не слишком музыкальные. Впрочем, и сам он имел грубоватую плотную кисть — игре это пока не мешало; может, препятствовало совершенству, так он и не гонялся за совершенством.
В красивом фраке, с дорогой скрипкой в руках, этот юноша украсил бы любой концерт — он сразу располагал к себе, а вот Никколо Манчини вызывал тревогу и жалость, не лучшее сочетание для любителей музыки. Отчего бы судьбе и не передать прекрасную скрипку Гварнери дель Джезу тому, кто вместе с этой скрипкой составит гармоничное единство? Стоит ли учить Фортуну, как ей распоряжаться людьми и предметами?
Комната, отведенная под гостиную, была невелика, народу туда набилось более двадцати человек, в том числе и дамы. Фон Димшиц подвел Маликульмулька к барону, представил, барон покивал крупной лысеющей головой, слетело облачко пудры. Но восторга это знакомство у него явно не вызвало, хотя начальник генерал-губернаторской канцелярии — человек в баронском хозяйстве полезный, мало ли какие казусы возникнут и понадобится помощь князя Голицына.
— Он не в духе, — шепнул фон Димшиц. — Ничего, скоро лишние люди уйдут, останутся те, кого он пригласит к карточному столу. Барон не очень азартен, он как те ездовые лошади, которых долго не заставишь идти хотя бы рысью, но если они избрали себе аллюр — не остановишь.
Маликульмульк усмехнулся — это, похоже, будет достойный противник Стало быть, главное — не смешить. И он обвел взглядом бароновых гостей, особо отметив группу мужчин в уголке. Мужчины были средних лет, одетые не слишком модно, однако чувствовалось — не нищие, далеко не нищие! Вряд ли фон дер Лауниц стал бы приглашать к себе господ, которые носят перстни с большими стразами и медные брелоки на часовых цепочках — а если в тех перстнях настоящие камни, то цена им немалая.
Дело пахло Большой Игрой. Прямо-таки благоухало. Маликульмульк ощутил привычное приятное волнение — пропади все пропадом, сегодня сбудется давняя мечта. Пусть без выигрыша, пусть с небольшим проигрышем — это лишь начало. Вон и фон Димшиц улыбается вовсе не так, как своей новой подруге фрау Векслер, — он щурится, он вертит в пальцах какой-то шарик наподобие янтарного, он настраивается на разведку боем.
— Обратите внимание на господина с фальшивыми кудрями, — тихо сказал шулер. — Вон, вон, на этого, он похож на задастого купидона с настенной росписи, исполненной пьяным маляром. Давний приятель барона. На вид он — чудак и посмешище, но это очень богатый человек, большой любитель музыки. Играет на виолончели и вечно ищет для ансамблей скрипачей и альтистов, достойных своей гениальности.
— Так… — ответил Маликульмульк. Определение фон Димшица было довольно верным — трудно понять пожилого человека, которого природа наделила толстыми щеками и малиновым румянцем, который надевает рыжекудрый парик, повторяющий прическу молодого щеголя. Невольно вспомнился Федор Осипович, у которого чувство меры и достоинство были в крови, уж он-то, даже облысев, не стал бы позориться и делать из себя чучело.
— Если память меня не подводит, тот носатый господин, похожий на жердь, Иоганн Виллим фон Берх из Митавы. Если это так — он наверняка претендовал на «Экс Вьетан».
— А купидон?
— Скорее всего. Я не мог расспрашивать барона чересчур назойливо. Погодите, если его не беспокоить — он сам все выболтает… Пойдем к дамам.
Маликульмульк вздохнул — как будто ему мало дам из свиты княгини, особливо — Екатерины Николаевны. Что же она такого натворила, коли не постыдилась рыдать на улице у Петропавловского собора Цитадели?
Но кокетничать и галантонничать с дамами ему не пришлось.
В том углу комнаты начался скандал, причем довольно громогласный скандал. Шум поднял барон фон дер Лауниц.
— Я велел передать вам, чтобы вы более ко мне ходить не изволили! — рявкнул барон. — Слов вы не понимаете! Коли так — я велю лакеям под руки вывести вас и вышвырнуть в сугроб!
— Вам угодно, чтобы я заговорил и сказал все, что думаю об этом деле?
Этот голос Маликульмульку был знаком! Красивый звучный голос, способный наполнить собой театральный зал…