Скрябин
Шрифт:
«Формулы» известнейшего педагога не могли не войти в самое существо игры Любови Петровны, поскольку она была не просто ученицей Лешетицкого, но — любимой ученицей. Значит — и «прошла испытание» на умение постоять за себя, и научилась главному: умению непрестанно учиться и совершенствоваться. Не об этом ли свидетельствуют документы: консерваторию окончила в декабре 1866 года, то есть восемнадцати лет, а уже к двадцати ее концерты идут столь успешно, что Совет профессоров Петербургской консерватории на заседании 11 марта 1869 года находит ее «достойною награды серебряной медалью».
Знаем мы и репертуар матери Скрябина. В сохранившихся программках ее концертов — имена Баха, Скарлатти, Шумана, Шуберта, переложения для фортепиано произведений
Да, матери Скрябин не знал. Но какую странную близость к ней он обнаружил в своем творчестве! Ведь унаследовал от нее не только карие глаза, но и особенности своего пианизма.
В основе репертуара матери лежала музыка романтическая, которая — согласно формуле все того же Лешетицкого — никак не соответствовала пианистической «гравюре». В игре самого Скрябина (тонкая и нервная ритмика, игра, когда руки словно бы и не нажимают клавиш, а как-то «летают» над ними) — шаг еще дальше, к совершенно неожиданному и «невозможному» пианизму.
Первые шаги в музыкальной карьере Любови Петровны родственны тому, с чего начнет и ее сын. Им почти не удалось «свидеться» при ее жизни. Но будет другое, позднее свидание.
Осенью 1913 года, уже весьма известным музыкантом, Скрябин побывал на могиле матери, после чего пишет своей второй жене, Татьяне Федоровне: «…хотел бы поделиться овладевшим мной сложным чувством. Сложным и для меня новым. Но как? Рассказать о нем нельзя. Хотелось бы передать иначе. Я жалею, что ты не знала точно часа моего пребывания на кладбище, тогда, я уверен, ты просто увидела бы все то, что я пережил на дорогой могиле».
Была особая минута, о которой поведать письменно Скрябин не то чтобы «не хотел» — просто не мог, настолько невыразимо было пережитое. Вряд ли что-либо подобное он мог бы переживать по отношению к отцу. И не только потому, что отец редко будет видеть сына…
Похоронив жену в Арко, Николай Александрович вернется в Москву и восстановится на юридическом факультете университета. Несколько месяцев проведет под одной крышей со своим сыном. Но в марте 1874 года — он уже в Петербурге среди воспитанников факультета Восточных языков при Азиатском департаменте Министерства иностранных дел. Здесь Скрябин-старший выкажет редкие способности, энергию, ум, окончит учебу в три года и почти исчезнет из России, появляясь на родине лишь наездами. Будет служить в российских дипломатических представительствах: сначала в Константинополе, затем — в Салониках, Битоли, Янине, Адрианополе, Харпуте. Второй его женой станет итальянская подданная, Ольга Ильинична Фернандец. От нее у Николая Александровича будет еще пятеро детей: четыре сына и дочь. Никто из них особенной музыкальной одаренности не проявит. Свою дипломатическую карьеру отец Скрябина закончит генеральным консулом в Эрзеруме. Летом 1909-го по болезни выйдет в отставку и поселится в Швейцарии, в Лозанне, где будет жить до конца своих дней. С первым своим сыном-композитором будет видеться не часто. Дружеское расположение отца и сына друг к другу возникнет позже. Тогда, в трудные минуты жизни Александра Скрябина, семья отца не будет безразлична к его судьбе…
* * *
Портреты родителей. Они способны многое рассказать без биографий, «сами по себе». Отец — волевой, целеустремленный, немного франтоватый, но «жесткий» в поведении. Мать — мягкая, отзывчивая, с ранимой душою, готовая жертвовать собой и — привлекающая сердца. Часто люди, глядя на такие
Снова и снова возвращаясь к родителям Скрябина, все отчетливее видишь: способности, перешедшие к композитору от отца, — более «внешние», хотя и блестящие. Умение быстро усваивать новое, легко учиться. Редкое волевое начало. Тетка, Любовь Александровна Скрябина, вспомнит о своем брате: «блестящая память», «прекрасный лингвист», а кроме того — «энергичный, несколько деспотический человек». Александр Николаевич Скрябин, когда будет с увлечением писать стихи, будет далек от каких-либо лингвистических изысков. Но он будет изумительно чувствовать иной язык — язык музыки. Вряд ли его можно было бы назвать человеком «деспотичным». Слово кажется тем более неуместным, что Саша Скрябин был весьма хрупкого телосложения: до того худенький, нервный, что души в нем не чаявшая тетя, беспокоясь о его здоровье, будет советоваться с врачом. Но в творчестве он именно таков: «энергичный» и «деспотический», способный навязать свою волю слушателю. Разумеется, не каждому, — слишком сложны бывают его произведения. Но зато если его музыка входит в сознание, в душу человека — она входит навсегда.
И все-таки от матери он унаследовал не только черты характера, остроту душевных переживаний, умение ощущать мельчайшие оттенки звуков и чувств, умение воплощать в этих звуках свои мысли, свои надежды. От нее пришло к нему и что-то глубинное.
«Помню Шуриньку в возрасте одного года, — пишет тетя, Любовь Александровна. — Личико его было необыкновенное. Он не был красив, но взгляд и улыбка его были так приветливы и ласковы, что никто не мог пройти мимо, не приласкав этого обаятельного ребенка».
Его любят все: и дядья, и кормилица (она навещала даже юношу Скрябина, «любила его больше своего сына»), и даже люди от природы угрюмые и недобрые.
«Еще до рождения А. Н., — рассказывает Любовь Александровна, — у одного брата, жившего с нами, был кучер Григорий (он жил у нас до турецкой войны, на которую ушел вместе с братом). Как кучер он был очень хороший, исправный, но как человек — ужасно сердитый и грубый. Его боялась вся прислуга. Иногда, перед тем как подать лошадей брату, он сажал няню с Шуринькой и катал их. Когда Григорий приходил за чем-нибудь к нам в кухню, то первым делом просил привести ему Сашеньку (так он его называл). Он бережно брал его на руки, при этом всегда давал ему яблоко или конфетку, и было трогательно смотреть, как этот злой и грубый человек проявлял такую нежность к Саше. Раз я его спросила:
— Григорий, за что вы так любите Сашеньку?
Он мне ответил:
— Да я и сам не знаю, какой-то он чудной, что его нельзя не любить. Да и на музыке очень хорошо играет.
Летом он делал Саше из тростника разные дудочки и был доволен, когда Сашенька ему на них играл».
Мать Скрябина не была красавицей, но по разрозненным свидетельствам и по редким портретам (в том числе — сделанным ее братом, Николаем Петровичем Щетининым) можно уловить впечатление, которое она производила: от ее облика исходило что-то светлое, теплое. Но и об особом обаянии, «лучистости» Скрябина будут вспоминать самые разные мемуаристы, постоянно удивляясь несоответствием его отзывчивости, какой-то детской ласковости — тому резкому индивидуализму, к которому он часто склонялся в своих теориях.
Впрочем, и заметный «эгоцентризм» у взрослого Скрябина легко объясняется его сиротством и «женским воспитанием».
* * *
До трех лет его опекает бабушка, Елизавета Ивановна. После — тетя Люба, сестра отца. Она не только просит у родных разрешения сделаться воспитателем «Шуриньки», — всякий раз, когда судьба посылала ей возможного жениха, она отказывалась от личной жизни ради племянника. Много внимания маленькому Саше уделяет и его «вторая бабушка», его крестная, Мария Ивановна Подчерткова, сестра Елизаветы Ивановны.