Скрытый остров. Книга 1. Уходили мы из Крыма…
Шрифт:
– Самое плохое – не за что зацепиться, чтобы судьбу повернуть. Крепости сдаём, пушки без снарядов, резервы куда-то исчезли…
– Что в Ставке говорят?
– Назначают виновников разгрома. Наперегонки ищут предателей, шпионов, которые все несчастья сотворили…
– Простите, а как же евреи?
– Виноваты, конечно. Все поголовно…
– Такое начальство в воду не грех…
Утром Борис уговорил одного из офицеров поменяться местами на лавке и оказался у окна.
Поезд медленно полз вдоль перрона.
Пышные каштановые волосы уложены скромной причёской. Большие, тёмные, в волнении распахнутые глаза. Родные ямочки на щеках. Она стояла рядом с другом его детства – Семёном Сцепурой, рослым широкоплечим мужчиной в новеньком щегольском пальто.
Борис протолкнулся к выходу из вагона. На перроне обнял Настю, приподнял её и немного покружил. Потом замерли, глядя друг на друга. К действительности вернул гудок паровоза. Борис вспомнил о верном друге, который терпеливо стоял рядом.
– Сменим декорации, – сказал Сцепура, указав на лавочку с вывеской «Продажа съестных продуктов воинским чинам». – Пообедаем в ресторане. Позволим себе буржуазную роскошь не стесняться в деньгах.
Семён широко улыбался.
«Всё тот же лихой разбойник», – радуясь встрече, думал Борис. Так с симпатией отзывался о Сцепуре командир полка: «Дуэлист, гулёна, азартен и удачлив в своих начинаниях… На таких гусарах добрая слава армии и держится…»
В ресторан отправились на извозчике. Приказали ехать к «Медведю».
Город казался чудесным, как прежде. Улицы без войны, величественные фасады зданий, экипажи, нарядные дамы, весёлые лица детей, вывески, куда-то манящие.
Борис не стал всматривался в детали. Незачем. Праздник! Надо выбирать, кем хочешь быть больше: беззаботно счастливым или расстроенным результатами своей наблюдательности.
В пути болтали о каких-то пустяках и скоро приехали.
Лучшие часы жизни никогда не притормозить.
Ресторан встретил безупречными манерами величественных швейцаров, мраморными колоннами, пальмами в кадках.
Прошли в зал. Окинули взглядом обстановку. Поразительно…
Куда-то подевалась прежняя изысканная публика. Исчезли великосветские дамы, щеголеватые предупредительные кавалеры, утончённые барышни. Бесследно испарились, будто не было.
Остановились на входе, как в стену упёрлись.
В ресторане был шабаш.
Столы ломились от дорогих вин и закусок. Внешне вроде как раньше, только изобилие было кричащим.
Публика вела себя шумно. Неожиданно много оказалось людей, одетых безвкусно, вплоть до вульгарности. Бросались в глаза какие-то неправдоподобные военные, ряженые, выставляющие напоказ новенькие кителя и погоны.
На нескольких столах демонстративно лежали туго набитые бумажники, украшенные позолоченными гербами с коронами нескромных размеров. У одних владельцев кошельков был важный вид и надменный взгляд. У других – торгашеские рожи с бесстыдно-жульническими глазками. Первых от вторых отделяла доза принятого алкоголя и степень последовавшей расслабленности.
Дамы кавалеров были им под стать. Про таких мать Бориса говорила «с блеском крупных бриллиантов в немытых ушах…»
В заведении безумствовали герои тыла. Вчерашние биржевые зайцы, копеечные ростовщики, жалкие проходимцы – те, кто внезапно обманом и воровством разбогател на военных поставках. От некоторых просто разило деньгами.
Поначалу захотелось убраться из ресторана, но, приглядевшись, Борис обнаружил в глубине зала несколько столов, где находились компании офицеров с дамами. Намётанным глазом он определил в них настоящих вояк, а не тыловую сволочь.
– Есть близкие нам люди, – сказал Борис. – Составим компанию? Мест свободных достаточно.
– Загуляем! – решительно кивнул Сцепура. Анастасия настороженно посмотрела на него. Семён ответил чистым невинным взглядом:
– Милая Анастасия Павловна, не хмурьтесь. Сегодня без лихости. Никаких роялей с балкона…
Они заняли столик.
Сцепура, заметив смущение Бориса публикой, сказал:
– Дредноут Российской империи дал течь. В таких случаях из тёмных трюмов наверх устремляются крысы, хлам всякий, грязь и жуть…
Принесли заказ. Один из первых тостов Сцепура поднял за славянскую решимость покончить с тевтонским варварством. После стал выпытывать у Бориса, не стяжал ли он славу спасителя Отечества и не объявил ли его кайзер личным врагом?
Борис не поддержал шутливого тона, его расстроил вид бессовестной гульбы разного рода жуликов.
– Знаешь, сколько получают нижние чины нашей армии на фронте? – спросил он Семёна. – В сырых окопах, на сухомятке, под регулярными обстрелами?.. 70 копеек в месяц! Среди них есть хорошие кузнецы, плотники. В мирное время и 50 рублей зарабатывали. Могли жить счастливо, детей растить в достатке, солнцу радоваться. Нет им никакого смысла в этой войне, даже самого никчёмного. Горе одно…
Семён молчал, давая другу высказаться.
– Спрашивал я солдат, – продолжал Борис, – какого лешего, православные, страдаете, себя не бережёте, друзей хороните? Самые образованные утверждали, что за сербов стоим, которых австрияки обижают. Один даже про убиенного «эрцгерца» что-то припомнить пытался. Многие вообще ничего внятного промычать не могли. Будто блажь царю пришла «серую скотинку» на убой вывести…
Да что солдаты? Я – офицер и то перестал понимать, почему мы часто действуем без надобности, без плана, без смысла.
Генералы воинственные рожи строят. Делают вид, будто какие-то хитроумные планы исполняют, фальшивые доклады сочиняют, форму под новые награды дырявят.
От патриотических повизгиваний, с которыми войну начинали, не осталось следа, кроме стыда… Перед теми, кто погиб.
Борис замолчал.
– Прав, – кивнул Сцепура. Он стал серьёзен. – Только беда масштабней. Подавляющему большинству народа в стране ничего не принадлежит… Права нет на свою судьбу влиять, на судьбу детей своих.