Скверные истории Пети Камнева
Шрифт:
Закончив семестр и получив денежки, Петя решил не торопиться на родину, но узнать Америку. Конечно, он мог взять машину, но предпочел демократические виды транспорта. И он действительно, пользуясь только Grey Hound, прочесал Восточное побережье. От
Делавэр, где среди белых сосновых дюн крабы в пабе показались ему дороговаты, до крокодилов во Флориде, которые по-хозяйски ползали по тропинкам национального заповедника. И, кажется, именно во Флориде
Петя узнал из газет удивительные вести с родины. Американская журналистика поверхностна и часто некомпетентна во всем, что лежит за границей. Но со страниц газет повеяло какой-то тревогой,
Переменить билет было просто, в Россию никто не рвался, американцы были в отпусках, но Петя потерял в деньгах. Так или иначе вскоре я уже встречал его в “Шереметьево-2”: Лиза была в очередном счастливом браке и встречать брата не изъявила желания, пригласила на обед в ближайшее воскресение; многочисленные Петины дамы скорее всего не были информированы; жены у Пети не было. С томом Достоевского под мышкой, с литровой бутылью Smirnoff из того же дьюти фри, с огромным новым, серым с черным крапом, чемоданом, который таможня отчего-то смотреть не стала: не до того, что ли, было, – он почти вывалился мне на руки из зеленого коридора и сразу же закричал:
ну что у вас здесь? Я лишь пожал плечами, потому что у нас, кажется, все было то же самое. И мы обнялись. Пока мы ехали в
Москву, Петя прихлебывал водку из горлышка, озирался как бы с удивлением. Я вглядывался в него: он подтянулся, сильно загорел и изменился, мне показалось – повзрослел. И вдруг Петя сказал: я прилетел будто в другую страну. И остается только изумиться
Петиному дару предчувствия. Ведь он сказал фразу, которая совсем скоро станет знаменитой. И тут он, читая мои мысли, повернулся ко мне и молвил: знаешь, как называл это Достоевский? Чувство кануна.
Идешь на баррикады – возьми с собою термос
Петя извлекал из разинутого чрева огромного своего чемодана, стоявшего посредине комнаты, один за другим пакеты с марками известных фирм. В них были маечки и трусики, рубашечки и мягкие мокасины, летние штаны и куцие какие-то негритянских расцветок пиджачки и курточки. И Петя командовал, чтобы я примерил то и это.
Попутно путешественник отглатывал водку из большой своей бутыли, закусывал треугольным белым шоколадом, но странным образом вовсе не рвался взахлеб делиться американскими впечатлениями, что свойственно многим путникам, прибывшим из-за рубежа. Напротив, он бессвязно, перескакивая с одного на другое, выкрикивал какие-то обрывки соображений, связанных с Россией. Мне запомнилось кое-что, потому, наверное, что все это звучало странно и совсем не к месту.
Понимаешь, я так и не смог перевести для них, объяснить им, что такое “робкое дыханье”, говорил Петя, улыбаясь так, будто извинялся, все было не то, не то… Не прерывистое, не затаенное, но именно робкое… Я все перебрал, ничего лучше soft breathing мне в голову не пришло, но и это не то, совсем не то… Это как бунинское название, а тут робкое…
– Ты бы поспал, – сказал я, понимая, впрочем, что, по-видимому, ему очень давно не с кем было поговорить.
Но Петя был в том состоянии обманчивой легкости и прилива сил, в которое впадают люди после десятичасового перелета против естественного движения солнца. Авось дороги нам починят, возбужденно восклицал он, выкидывая из бездонного своего чемодана все новые вещички.
– У тебя там были приключения? – спросил я, полагая, что разговор об этой материи, ему, Казанове наших дней, всегда интересен. И приведет его в чувство.
– Ну раз или два, не помню, случайно трахнулся… познакомился в сингл-баре… на Дюпон-сёркл, – отмахнулся он. – Но ты слушай, слушай.
Алеша сказал как-то о вековечной нашей мечте, мол, неужели, неужели
Золотой век существует лишь на одних фарфоровых чашках? Каково, а?
Я не сразу понял, кто такой Алеша, решил было, что это новый его знакомый – так естественно, по-свойски, он упомянул это имя. Но, всмотревшись в Петино лицо, я увидел, что у него расширены зрачки, как после хорошей дозы.
– Слушай, я поеду, у меня дела утром, – сказал я решительно. – А тебе необходимо поспать.
– Ты полагаешь? – произнес Петя задумчиво. – Но как же ты поедешь, ты же пил?
– Нет, это ты пил, милый. Ты не заметил.
– Ну, что ж… хорошо… иди… спасибо, – пробормотал он сухо. И широко, всласть зевнул – напоказ, как мне показалось, потому что он был в каком-то незнакомом мне в нем, хоть я и знал его столько лет, состоянии как бы заторможенного возбуждения. Угадать бы, как рано мне придется ему звонить: около шести часов утра у меня под окнами пошли танки.
Я догадался включить телевизор, там показывали Лебединое озеро.
Что ж, у нас такая страна, если танки под Чайковского, значит – государственный переворот. Я набрал номер Пети, скорее по привычке, я не понимал, что нужно делать. По мне – так водку пить с милым другом, глядя на экран, надеясь, что рано или поздно что-нибудь как-нибудь разъяснится.
Петя снял трубку, как будто ждал звонка. Никакой расслабленности не было в его голосе.
– Я уже все знаю, – сказал он, – мне позвонили знакомые с телевидения. У тебя есть термос? Машину не бери. Встречаемся в метро на “Краснопресненской”. В центре зала. И постарайся купить водки…
Когда я выходил из дома, краем глаза увидел в телевизоре что называется до боли знакомые партийные морды путчистов. Честно говоря, я не знал, зачем мне куда-то ехать. Со свойственной мне вялостью я устало подумал, что вот, попаслись немного на свежей травке, Петя даже успел смотаться в Америку, и хорош, пора опять в коммунистическое стойло. И, наверное, таких, как я, было очень много, покорных скотов, которым по недоразумению ненадолго позволили разбрестись и попастись на воле. Но, конечно, я поехал, мы с Петей встретились, он был весь в белом: белые штаны, белая рубаха навыпуск, и я как-то вскользь подумал, что Петя не пошляк, чтобы вырядиться так нарочно, типа, чтобы кровь на рубахе была виднее. По пути, уже на набережной, мы встретили одинокий, будто заблудившийся, танк.
Это был странный танк: дымя и ворча, он полз в ту же сторону, в которую шли и мы. Но броне у него сидели девушки, что не дозволялось в советские времена даже в дни первомайских парадов, он был весь увит разноцветными ленточками, как легковая машина, привезшая молодоженов бракосочетаться, а изо всех его щелей торчали букетики гвоздик. Из люка впереди высовывался по пояс деревенский паренек в сдвинутом на затылок расстегнутом шлеме, он счастливо улыбался, озираясь по сторонам: должно быть, впервые попал в столицу, пусть и таким экстравагантным транспортом. Если это и есть переворот, помнится, подумал я, то какой-то карнавальный, потешный. Я еще не знал, что начинается трехдневный Петин марафон по спасению молодой отечественной демократии.