Сквозь толщу лет
Шрифт:
Слух о растительных диковинах у новых жильцов на окраине распространился среди любителей, и вскоре к Фабрам зачастили и местные знатоки, и приезжие, даже из Парижа.
Чаще других наведывался Теодор Делякур — правая рука знаменитого Вильморена, чья династическая фирма уже тогда была известна своими семеноводческими и селекционными чудесами. «Как мне дождаться вас, дорогой друг! — звал Фабр Делякура. — Расцелую вас в обе щеки, и мы совершим очередную великолепную экскурсию».
Сюда наведывался еще один выдающийся знаток французской флоры — главный ботаник Парижского музея естественных наук доктор Бернар Верло; страстный коллекционер из Карпантра — Анри де Вилларио; врач Бордон; доктор Вейсьер — преподаватель зоологии из Марселя, — все «молодые
Конечно, Жана-Анри растения по-прежнему интересуют, правда, теперь не сами по себе, а как стол и дом для насекомых.
— Ботаника замечательна, — признается он, — но меня занимают создания, которые кишат, копошатся, бегают.
Особенным праздником были походы на Ванту.
Южные склоны почти двухкилометровой горы, спускающиеся к Роне и Дюранс, сравнительно пологи, зато с севера лестницей гигантов застыли обрывистые террасы, а к западу от городка Малоуен — и вовсе неприступная стена. Лишь кое-где среди беспорядочного нагромождения осыпей, осколков, голых скал затерялись неясные тропинки. Шуршит под каблуками известняк, да скрежещут галькой, бегут по каменистому ложу быстрые потоки.
Внизу, вокруг подножья Ванту, нежатся в щедром солнце Средиземноморья зябкие оливы, а у вершины встречаются лишь немногие представители северной флоры. В течение дня, пока идет подъем, можно проследить смену растительных формаций, которую на равнине удается увидеть лишь в долгом путешествии с юга на север.
Ботаники из других стран охотно вели обмен с исследователями флоры Ванту, прославленной еще Эспори Рекияном, чьи богатейшие гербарии продолжает обрабатывать, приводить в порядок Фабр. Он делает это с особым чувством, словно рад возможности возвращать долг памяти щедрому учителю.
Весной из окрестных селений на поляны Ванту, заросшие розмарином, горчицей, мелиссой, лавандой, вывозят соломенные ульи. Их устанавливают у подножья скал летками на юг, и пчелы собирают корм с медоносов, цветущих в разное время на нижних и более высоких террасах. Тут производится знаменитый нарбоннский мед. Его отбирают из сотов перед холодами; ульи же в конце лета на ослах или на мулах, а то и на собственной спине спускают в долину.
На виду у этой горы прошла вся жизнь Фабра. Если не считать четырех лет в Аяччо, то где бы он ни был, на горизонте, разве только чуть правее или чуть левее, высилась ее серебряная зимой и бурая летом голова. Хотя одинокая вершина не слишком приспособлена для прогулок, Фабр поднимался на нее 23 раза!
Он знает, когда цветет здесь пунцовый гранат и когда он, созрев, забрасывает сизый сланец взорвавшимися кровоточащими плодами. Знает, где голубеют незабудки, где растут испанские лилии, где можно встретить кизильник, из ягод которого приготовляется ароматная наливка, а где карликовую марену с красноватыми листьями, которая, согласно преданию, завезена была в край персом Альтеном, та самая, работе с которой Фабру предстоит впоследствии отдать столько сил и времени.
Выше, за узкой полосой приземистых, чуть не стелющихся буков, он находит гренландские маки, серебристый мох и камнеломки. Меж их стеблями прячется пеший кузнечик, не умеющий прыгать, и гусеница, из которой выйдет белокрылая с красными пятнами-глазками в черном ободке бабочка парнассиус аполло.
В научном названии бабочки сплетены два мотива, связанных с древними сказаниями.
Парнассиус — знаменитая двувершинная гора в Фокиде, у ее южной подошвы находился посвященный Аполлону и музам Кастальский источник. А сам Аполлон, сын Юпитера и Латоны, — бог света, поэзии, врачевания. Еще есть другая парнассиус, чуть поменьше: белокрылка с немногими черными и серыми пятнами. Это мнемозина, а Мнемозина, дочь Зевса, — богиня памяти, мать муз… У греков слово это обозначает и памятку, подарок. Любопытно, однако, чем руководствовался Латрейль, давая бабочкам такие имена?
Давнее увлечение классиками отбрасывает
Но вообще с названиями надо обращаться осторожно. Лишь немногие из них несут в себе пояснительные указания, дают хотя бы кончик ариадниной нити. Скажем, совка по имени баратра брассика — капустная напасть! Все ясно. Или другая совка, у которой глаза закрыты длинными ресницами, а над головой от груди нависает подобие капюшона. Она и названа кукулиа, что значит «капюшенница». Гораздо чаще названия, смонтированные из греческих и латинских корней. Наподобие шарад. Только не стоит тратить время на их разгадку. Взять, к примеру, такое: ксилодрепа квадрипунктата. Если принять расшифрованную шараду, это должен быть четырехточечный хлопковый серп, а оно верно только насчет четырех точек, в целом же никакой это не вредитель хлопковых полей, подрезающий растения, а жук мертвоед, родич падальников, могильщиков… Или непа цинереа. Непа — скорпион, цинереа — пепельно-серая. Здесь даже не шарада, все прямо сказано. Однако ничего похожего на скорпиона нет в жуке, по прихоти первооткрывателя обозванном водяным скорпионом, он и не пепельно-серый, а скорее серо-бурый, рыжебокий в брюшке. Вот бы Бланшар к своим описаниям тысячи насекомых добавил комментарий из тысячи историй происхождения названий!
…Четыре утра. Во главе каравана Трибуле — старший и опытнейший из проводников. За ним цепочкой тянутся ослы в нарядной упряжи, с помпонами, медяшками и бубенцами на испанский манер. Они нагружены тюками одеял и прессами для сушки растений.
Дальше шагают гости. Вооруженные папками и записными книжками, лопатками и морилками, друзья продираются сквозь колючую ежевику, разгребают песок, поднимают камни, косят сачками. Вокруг находок вспыхивают короткие диспуты, Фабр между делом записывает показания барометра, что висит у него на груди. Диспут может быть очень бурным — Анри не забудет определить высоту, на которой обнаружено растение или насекомое.
Через несколько часов привал у источника Делаграв. Время! Все давно жуют на ходу стебельки щавеля.
Выйдя на поверхность, родник бежит по уложенным в ряд длинным корытам из стволов бука. Сюда пастухи приведут стада на водопой. Но это будет позже, когда трава подрастет и начнет зацветать. Если не упредить их, подняться на Ванту после того, как здесь уже побывал скот, — не найдешь никаких растений: где прошли овцы, гербаризатору делать нечего!
На земле расстилают холстину. Из корзин извлекают начиненное чесноком жиго, на плетеных соломенных блюдах растет груда хлебных ломтей. В миске — сыры, приправленные ослиным перцем. Сок этого губоцветного — оно встречается на склонах Ванту в изобилии — содержит душистые масла и придает сырам превосходный острый вкус. На тарелках цыплята и пухлые арльские сосиссоны, их розовая мякоть начинена белыми кубиками сала и темными зернами перца. Сочатся рассолом зеленые, истекают маслом зрелые черные маслины. И снова чеснок и лук — сырой, маринованный, жареный. Как не вспомнить поговорку, что в Провансе известь и та пропахла чесноком!
Парижане в восторге от экзотических пиров, да и для Фабра это редкость. Когда он ходит один, в ранце у него, как во времена бродяжничества, хлеб и сыр из овечьего молока. Дома к этому пастушескому меню прибавляется немного фруктов.
Коллеги по лицею не узнали бы сейчас всегда замкнутого и отчужденного Фабра. Угощая друзей, радуясь их аппетиту, он с удовольствием декламирует Беранже:
Безбожный, нечестивый век! Утратил веру человек. Перед обедом забывает Молиться. Иль не успевает. Но я молюсь, когда я сыт: — Верни мне, боже, аппетит И лакомствам в желудок дай дорогу!