Сквозь завесу времени (сборник)

Рысс Евгений Самойлович

— Логично…

— Или еще вариант: эти имена экспортировали на Корону земляне. Поскольку это тоже отпадает, будем думать, что дело здесь просто в сходстве нашего речевого аппарата. Нашей лексики. Кстати, а как давно вы узнали, что Баальбек — это искусственное сооружение, что…

— …Енох летал на космическом корабле пришельцев, что большинство религиозных легенд так или иначе связано с посещением Земли гостями из космоса? — перебил его Дмитрий. — Это мы знали довольно давно. Но общая картина складывалась постепенно. Факты. Догадки. Гипотезы. Еще факты. Новые методы их обработки… Словом, когда на Балканах

нашли в одном из монастырей фрески древние, заметьте, фрески, — на которых Иисус Христос был изображен в ракете, никто этому не удивился. Люди были подготовлены.

Это первый этап. Второй начался после того как были разработаны методы обнаружения ноносферы в масштабах Галактики. Мы практически уже можем назвать десять-двенадцать сравнительно близких цивилизаций. К одной из них, кстати, и направлялась "Двина".

— Простите, Дмитрий… Ноносфера — это что?

— Я понимаю, термин вам не знаком. Но суть вы, наверное, знаете. Это, пожалуй, одно из крупнейших открытий нашей науки, сделанное еще в двадцатом веке академиком Вернадским. Точнее, это его идея. Всякая планета, населенная разумными существами, создает вокруг себя особое поле — назовем его приближенно полем психической радиации. Это — биение мысли. Силовое поле интеллекта. Образование, присущее только разуму. Понимаете? И мы научились в глубинах Галактики выделять те участки, где присутствует ноносфера. Это универсальный метод. Безошибочный. Но участки пока слишком велики. Со временем, конечно, мы сможем локализировать уже не участки неба, а отдельные планетные системы.

Все это я вам рассказываю для того, чтобы пояснить свою мысль: после открытия очагов ноносферы, а следовательно, разума во Вселенной, уже нельзя было отговариваться тем, что разум — явление уникальное и неповторимое. А раз так — посещение Земли пришельцами стало фактом истории.

А теперь несколько фактов из нашей земной, домашней, так сказать, истории. Вы улетели с вашей Короны, когда на Земле шла первая мировая война. Почти в канун революции…

Когда Дмитрий замолчал, Ратен спросил:

— Помните, перед тем как включился Информаторий и мы отправились сюда, в тайгу, вы назвали меня утилитаристом? Меня это, признаться, несколько смутило…

— Да-да. Сейчас я поясню свою мысль. Ну, чтобы совсем коротко, скажу так: человечеству не нужны спасители. Ни мифические, в образе Христа или Магомета, ни во плоти, прилетающие на звездолетах. Вы прилетели открыть нам глаза. Мы открыли их сами.

Вы хотели помочь нам навести порядок, социальную справедливость. Как видите, и тут мы справились неплохо. Наша история была трудной. Трагической. Но это — наша история. И кто знает, не пройди человечество через столько испытаний смогли бы мы стать теми, кем мы стали.

Ребенок, который в детстве не расшибал коленей, не падал с дерева, не получал подзатыльников, — такой ребенок может вырасти нелюбознательным тихоней и трусом.

— Но ребенка следует остановить, если он начинает играть с огнем! Если его шалости становятся опасными. Мы были старше вас, опытней, и мы поняли, что наш долг — поделиться своим опытом.

— Нет, Ратен! Чужой опыт — всего лишь чужой опыт. Вряд ли он может помочь кому-нибудь.

— Ну хорошо. Пусть так. А в чем же все-таки мой утилитаризм?

— Я не закончил свою мысль. Когда-то, еще на заре космонавтики, некоторые сомневались: а стоит ли летать к звездам? Вопрос стоял так отыскать планету с высокой цивилизацией; посмотреть что к чему, поднабраться ума-разума и привезти этот ум-разум домой. Но дорога длинная, пока долетишь, пока вернешься — знания, глядишь, устареют. Так стоит ли керосин жечь?

Понимаете? Полет — за чем-то. За опытом. За золотым руном. За тайной мироздания. Все это хорошо. Но ведь самое большое чудо, самая главная цель — это встретить себе подобных. И не нужны нам сокровища их мысли, их Голконды и Эльдорадо! Их математика и их машины. Нам нужны они сами. Нужна встреча. А это устареть не может.

Всякий иной подход к этому вопросу я называю утилитарным.

Вот и вы тоже: летели к нам не потому, что мы существуем, а для чего-то. Помочь, спасти и так далее. Опоздали. И — растерялись. Цель потеряна.

А помните, вы же сами рассказывали о чувствах, которые овладели вашими космонавтами, когда они впервые встретили людей — людей с ногами и руками?

Ратен покачал головой:

— Все верно. Но я сказал лишь одну фразу: "Мне нельзя быть довольным или недовольным. Я ученый". А это значит, что я не мог выполнить программу полета. Больше того, я заблудился во времени и до сих пор не знаю, на каком участке маршрута попал в гравитационную ловушку. Результаты моего полета неожиданны, научная ценность их неоспорима, но как ученый я чувствую себя неудовлетворенным…

— Мне это непонятно! С потерей времени вы потом разберетесь, ведь главное — в другом: впервые попав на Землю, вы поняли, что человечество придет к своему расцвету, знали, что не дождетесь этого, хотя вам, конечно, хотелось бы дождаться — и вот волей случая вы становитесь современником нашей цивилизации — и вы, мягко говоря, растеряны.

— Это не то чувство. Но, возможно, вы правы, Дмитрий. Чужой опыт — это всего лишь чужой опыт. Чужая планета — это тоже всего лишь чужая планета. Даже если она — Земля… Вот таким образом… Послушайте! — Он встрепенулся и стал шарить палкой в золе. — А что, вторую утку мы разве тоже съели?

Дмитрий рассмеялся.

— Да нет! Я просто зарыл ее поглубже, чтобы не остыла. Вот она. Чайку вам еще налить?

— Давайте! Должен признаться, что утки, которыми меня угощали фараоны, были пожестче.

Он принялся обгладывать крыло. Ел обстоятельно, со вкусом, подбирая хлебом стекавший с тушки жир… Вот он сидит рядом, в пиджаке, конопатый и рыжий. Специалист по Земле. Смеется, каламбурит. И — очень чужой. "Земля-лишь чужая планета". Все правильно. Мы братья по разуму. Но как еще много нужно, чтобы мы стали братьями по духу!

Ничего, старина! Все будет, как надо. Можешь спокойно доедать свою утку…

Дмитрий наскоро допил чай и стал собирать нехитрые предметы полевой кухни — треногу, помятый чайник, банки с солью, перцем и прочими приправами: неподалеку, в дупле кедра, он устроил себе удобную кладовую и всякий раз, совершая обход линии, останавливался здесь на чаевку.

— Я сейчас, — сказал Ратен, видя приготовления Дмитрия. — Я почти готов. Я не был вам особенно в тягость? Хотя должен сказать, с обязанностями хозяина вы справляетесь хорошо. И дело делаете, и гость у вас напоен-накормлен.